Свенельд. Оружие Вёльвы
Шрифт:
– Ты еще не знаешь, что такое настоящая сила, – тихо, не то мечтательно, не то маняще ответила Хравнхильд, и в голосе ее звучало вдохновение. – Что такое настоящее могущество. Тебе лишь не хватает смелости оторваться от старых привычек. Это все твой отец – все пытался сделать из тебя женщину, как все! Но если ты сойдешь с этой дороги, то будешь упиваться тем, чего сейчас боишься. Ты еще так молода – у тебя так много времени впереди, чтобы обрести знания, силу и влияние. Ты сможешь повелевать самыми могущественными людьми… даже конунгами. Станешь, как те великие вёльвы древности, без совета которых конунги не начинали походов. Как Идибера
Хравнхильд вдруг замерла, будто у нее перехватило дыхание, и замерла с открытым ртом. Снефрид пронзил испуг – она так ясно представила, что тетка умрет в это самое мгновение, пораженная невидимым «копьем дверга» [4] , и рухнет с ног, прямо в очаг…
Но Хравнхильд не рухнула. Она снова сделала вдох и шагнула к Снефрид, обошла очаг, приблизилась и взяла ее за руку. Снефрид не отстранилась – испуг еще жил в ней, она была готова поддержать тетку. Собака, виляя хвостом, стала соваться носом в их руки, будто тоже участвуя.
4
«Удар дверга» и тому подобное – обозначение внезапной боли, приступ болезни, что приписывали ударам со стороны невидимых вредоносных существ.
– Это она… – зашептала Хравнхильд ей в самое ухо; они были совершенно одного роста. – Старая… старая паучиха… Никто не знает, где она таится, в какой щели прячется, но она оттуда видит и слышит все.
– К-кто? – прошептала Снефрид.
Ее продрало морозом по спине – немалая угроза нужна, чтобы напугать Хравнхильд.
– Вирд-кона Бьёрна конунга, – почти совсем неслышно ответила та. – Ему пошел восьмой десяток. А ей, выходит, уже лет под сто. Хотя, может, она и передала свой жезл, и сейчас его вирд-кона – такая же молодая и красивая, как ты. Только ему уже с нее в этом смысле мало толку. Но она может продлевать ему жизнь, отнимая жизнь его потомков. Она убила младшего сына Алов, чтобы подкормить силу его деда. Алов боится, что она убьет и двух остальных, и правильно боится. Прошло уже лет шесть – та сила истощилась, нужна новая подкормка. Алов осыплет тебя серебром, если поверит, чтобы ты можешь защитить двух оставшихся.
– Но я не могу!
– Ты сможешь, если я тебя научу. Если ты возьмешь жезл. Не упрямься. Твоим упрямством ты вредишь и себе, и мне, и сыновьям Алов.
– Вот уж кто меня не беспокоит! – фыркнула Снефрид. – Пусть они сами заботятся о себе.
– Ты не уйдешь от своей нити. Ведь это все равно что пытаться уйти от собственных кровеносных вен. Твой жребий давно нарезан. Противясь ему, ты лишь заставишь судьбу… применить силу. Разве тебе станет от этого лучше? Я знаю, ты гордая, и силы тебе не занимать. Но судьба сильнее всякого. Даже Бьёрна конунга. И представь, что ты станешь той, кто положит предел его жизни…
– Хравнхильд, что ты такое говоришь! – дрожа, взмолилась Снефрид и в тревоге оглянулась на дверь.
На хуторе, кроме Хравнхильд, имелись только куры, козы и старый работник Кари, который не мог подслушать, поскольку уже много лет был совсем глух. Но Снефрид содрогалась, будто на нее лили ледяную воду. Тетка совсем сошла с ума – говорит о том, чтобы колдовством причинить вред самому конунгу! За одни разговоры их обеих утопят, надев на головы по кожаному мешку. Да и чем плох Бьёрн
– Я говорю о том, что если старый Бьёрн наконец умрет, то конунгом станет старший сын Алов. И если он будет знать, что ты помогла ему в этом… Не знаю, сумеешь ли ты заставить его сделать тебя своей королевой, но даже если и нет, влияние на него ты будешь иметь больше, чем любая законная королева. Всю жизнь, даже когда молодость и красота покинут вас обоих. Ты говоришь, он – дикий зверь? Да, это правда. Так и есть. Он по заслугам носит медвежью шкуру – не как иные хвастуны, что напялят ее на свои хилые плечи и притворяются берсерками, чтобы выманить у трусливых бондов овцу и бочонок пива. Нет, этот – настоящий. Истинный дух Одина кипит в его жилах. И ты будешь повелевать им, будто своим ручным хорьком. Он будет жаться к твоим коленям, будто преданный пес. Он разорвет любого, кто худо на тебя взглянет, а сам будет лизать тебе ноги, руки…
У Снефрид кружилась голова – тетка словно рассказывала ей сагу о древних временах, страшную сагу, не имеющую никакой связи с ее жизнью. Это в сагах норны являются при рождении конунга, предрекает ему судьбу и оберегают всю жизнь. Приносят удачу и даруют победы. Но где те норны – и где она, Снефрид с хутора Оленьи Поляны?
При последних словах тетки ее снова передернуло. От этих намеков перед нею распахивалась бездна – способная и дать силу сильному, и поглотить слабого. Эта бездна не знает милосердия и жалости к тому, кто позволит ей себя заметить, не обладая достаточной силой.
– «Медвежья жена» принимает звериный дух Одина, – зашептала Хравнхильд. – В себя. Освобождая тех, кто его принес. Делая их людьми. И потому они всегда слушаются ее, как не слушаются и родную мать – она ведь держит в своих руках их дух и разум. Не угоди они ей – и превратятся в бешеных псов, а потом – в изрубленные трупы. Они это знают. А теперь представь, что среди твоих питомцев будет не просто берсерк, но конунг-берсерк. Не каждый наследник конунга рождается с задатками берсерка, и уж тем более не каждый, в ком есть дух зверя, имеет право на власть конунга!
– Я вовсе этого не хочу! – простонала Снефрид, обессиленная этой борьбой.
– Это хочет тебя! – значительно выговорила Хравнхильд и опять села на скамью, обхватив руками колени.
Она тоже устала – под глазами ее залегли тени, морщины стали заметнее. Вся она как будто опала, и, в своем сером платье, слегка испачканном сажей, стала напоминать не женщину, а кучу ветоши. Тетка права, мелькнула мысль у Снефрид, она слабеет! Что если она больна и проживет недолго? Что если ей и в самом деле нужна преемница, а ее не будет…
Снефрид не собиралась становиться преемницей тетки, но в этот миг поверила, что останься жезл вёльвы без хозяйки – это принесет неисчислимые беды.
– Мне пора домой, – прошептала Снефрид. – Не то стемнеет, а луны сейчас нет.
– Поезжай, – кивнула Хравнхильд. – Я приготовила тебе, вон, возьми, – она кивнула на ларь у двери, где на крышке лежал мешок. – Там два окорока, сыры, хлеб…
Снефрид не очень-то хотелось брать эти дары – после всего услышанного они казались ей платой за ее согласие. Но и отказаться она не посмела, боясь обидеть тетку.