Свет Черной Звезды
Шрифт:
По крайней мере, кто-то хотя бы говорить способен сейчас в отличие от меня.
— С тобой я способен говорить, даже находясь одной ногой в могиле, — усмехнулся Араэден.
«Или двумя», — пусть и мысленно, но все равно поддела я.
— Еще и про ядовитый кинжал припомни, — укоризненно посмотрел на меня кесарь.
Припомнила естественно, мысленно, но все же.
Говорить не хотелось. Ни говорить, ни думать, ни шевелиться… И я едва ли могла припомнить, когда еще в моей жизни мне было настолько хорошо.
— Это всегда… так? — откровенно смущаясь, но все же спросила у кесаря.
—
— Искренне сомневаюсь, — скептически сообщила я, припомнив все рассказы об это Лоры.
Но кесарь усмехнулся, покачал головой и сказал:
— У меня было много женщин, нежная моя, но одно прикосновение к твоим губам, затмило все, что я испытывал когда-либо.
А уже следующее прикосновение укутало нас обоих по пояс теплым белым меховым одеялом, и я только тогда поняла, насколько замерзла без объятий пресветлого. Кесарь обнял чуть сильнее, согревая, и вдруг тихо спросил:
— Почему ты решила, что я убью Грахсовена?
Вопрос был очень неожиданным.
Подтянув покрывало так, чтобы прикрыть грудь, я нервно облизнула губы и язвительно поинтересовалась:
— А в чем конкретно я была не права?
Взгляд Араэдена стал откровенно осуждающим, и кесарь произнес:
— Ты знала, что для Мейлины Грахсовен практически как сын, неужели ты действительно думаешь, что она бездействовала бы зная, что ее мальчик умрет?
Я полежала, пристально глядя на мужа, который после всего этого был уже полноценно-полномасштабно мужем, помолчала, несколько секунд, вспоминая все события того жуткого жертвоприношения, и в итоге спросила:
— А ты не собирался его убивать?
— Собирался, — совершенно спокойно, со спокойствием воистину присущим Ледяному Свету ответил кесарь, — но оживить его мне было бы на порядок легче, чем тебя, и Мейлине было известно об этом.
Глядя в ледяные глаза супруга, мрачно уточнила:
— Ты издеваешься?
Легкая улыбка на губах, взгляд, в котором было столько нежности, что у меня перехватывало дыхание и неожиданно насмешливое:
— Динар — ракард. Для него честь и долг жизни значат гораздо большее, чем ты можешь даже представить. И именно долг заставил его, оставив детей и потомков, упорно продолжать искать путь к тебе. Это был его долг чести, нежная моя. Долг, который не позволял ему жить в той действительности, что стала его реальностью. Если бы ты не вмешалась в ритуал, айсир Грахсовен вернулся бы к жизни на руках Мейлины, не чувствуя себя ни виновным в своей смерти, ни обязанным вопреки всему и всем отыскать тебя среди миров.
Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Судорожно сглотнув, заставила себя прекратить думать о том храме, ржавом мече Мрано в моей груди и боли, ошеломившей, едва я пронзила себя насквозь. К дохлым гоблинам! Я заставила себя забыть о прошлом, потому что сейчас на порядок важнее было настоящее и вопрос, который я не могла не задать:
— Мой кесарь, и почему ты говоришь мне об этом только сейчас?!
Выражение лица пресветлого императора практически не изменилось, лишь вновь заледенел взгляд, когда Араэден спокойно ответил:
— Ты верила в его любовь, я не хотел делать тебе больно, нежная моя.
Благими намерениями…
—
Легкая полуулыбка, ледяной взгляд и убийственно спокойное:
— Я предупредил, Кари. Ты сделала выбор.
Я отвернулась, кесарь мгновенно прижал к себе, не позволяя забыть ни на мгновение о том, что он рядом, и уже навсегда. Коснулась пальцами его обнявшей мою талию ладони, скользнула пальцами по его руке, венам на ладони, пальцам… Мне оказалось неимоверно сложно это принять, то, что мы теперь вместе, и не как временные союзники, вынужденные супруги или единая команда, а мужчина и женщина… Дохлый гоблин, да я как-то еще себя и женщиной не воспринимала вовсе.
— Понимаю, что сложно, — он наклонился, прикоснулся губами к моим волосам, мягко переместил поцелуй на висок, и ниже, скользнув по щеке.
— Ты действительно понимаешь, как сложно быть женщиной? — съязвила я.
Усмехнулся, нежно поцеловал.
И я бы таяла в его объятиях, да что там говорить уже один раз растаяла, и даже не раз, но… это пресловутое «но»… у меня было какое-то четкое ощущение, что я перешла на сторону зла.
— И как? – поинтересовался кесарь.
— На стороне зла? Удобненько, — призналась я, — матрас хороший… Обстановка правда, пугающая.
И тихо спросила:
— Как ты жил здесь?
Не то чтобы я ожидала ответа, зная кесаря, но он все же ответил и я вздрогнула от его тихого:
— Как зверь.
Он помолчал, переплетая наши пальцы, нежно поглаживая, и явно с трудом подбирая слова.
— С большим трудом, — усмехнулся кесарь.
Нежно поцеловал, скользнул губами по щеке вниз, остановился, целуя плечо, а затем тихо спросил:
— Хочешь, я расскажу тебе сказку?
— Очень хочу, — даже не ответила, скорее попросила я.
Араэден усмехнулся, вновь прикасаясь губами к моей коже, и начал рассказывать:
— Давным-давно, примерно тридцать два года по летоисчислению этого мира, на свет родилось чудовище. Плод слабости не сумевшего защитить свою женщину мужчины, и результат насилия того, кто любил причинять боль. Чудовище родилось прежде, чем покинуло тело матери. Оно начало осознавать себя раньше, с трудом сохранив разум среди тысячи чужих наполненных эмоциями ненависти мыслей. О том, что его уничтожат, едва он родится на свет, монстр знал. Знал со всей отчетливостью. Даже знал как.
Кесарь умолк, его пальцы почти невесомо прикоснулись с к моим, после сжали и Араэден продолжил:
— До отрубания головы мой номинальный отец не додумался, нежная моя, но все остальное испытал с лихвой.
— Дилетант! — своеобразным образом попыталась поддержать я супруга.
— И не говори, — улыбнулся он.
Некоторое время мы молчали, я молчала даже мысленно, с замиранием сердца ожидая продолжения, но кесарь молчал. Он очень долго молчал, затем продолжил:
— Чудовища взрослеют быстро, еще быстрее учатся давать отпор. Когда император Эрадараса понял это, монстр был заточен в башню, две стены вокруг нее образовывали три круга защиты, которую, по мнению эларов пересечь не был способен никто. Но чудовище превратило клетку в логово, крайне защищенное, неприступное логово. И выцарапало себе еще семь лет жизни.