Свет мира
Шрифт:
— Зачем духу понадобилось так долго говорить с этим сопляком? — спросил судья, слегка уязвленный.
— Дорогой Фридрик, — вмешался директор, — не можешь ли ты поскорее представить свои доказательства присутствующему здесь представителю власти? Пожалуйста, дорогой друг.
— Позади представителя власти я вижу высокую темноволосую женщину, — сказал Фридрик. — Вот она кладет ему на плечо руку и наклоняется к нему, я уверен, что она хочет его поцеловать. Разве представитель власти не узнает ее?
— Если это
— Разве я сказал «высокая»? По-моему, я сказал «невысокая», во всяком случае, я хотел сказать «невысокая», — сказал Фридрик. — Вернее, она среднего роста.
— Ты можешь доказать, что ты находишься здесь, моя дорогая? — нежно спросил судья.
— Почему ты разрешил передвинуть диван в нашей гостиной к другой стенке, мой милый? — прошелестел слабый, чуть слышный голос.
Судья сразу же понял, что это его покойная первая жена, начал объяснять ей, почему диван был передвинут, и попросил у нее прощения.
— А как ты поживаешь, моя дорогая? — спросил он.
— О, мне очень хорошо, — ответила покойная жена судьи.
— Можно мне дотронуться до тебя? — спросил судья.
— Нет, — ответила ему жена. — Я давно уже утратила свое бедное слабонервное земное тело. К тому же я не могу надолго задерживаться здесь, сегодня вечером у нас многие хотят поговорить со своими близкими. Но, может быть, в другой раз я займу у кого-нибудь сильное здоровое тело, и тогда ты сможешь прикасаться ко мне, сколько угодно, только не говори об этом Йоуханне, своей новой жене, а то она пошлет мне дурные токи. Мы должны быть духовно зрелыми. Прощай!
— Ну, разве это не есть чудесное доказательство? — спросил директор.
— Действительно, — сказал судья, — особенно с диваном.
Потом появились мужья вдов, поцеловали их в темноте и попытались утешить, уверяя, что им прекрасно живется в Царстве Лета, у них там одна забота: гулять по райским кущам да срывать цветы и фрукты величиной с доброго пинагора взамен того, чтобы таскать по берегу правительственные камни; а кто хочет, может для разнообразия строить себе всевозможные дворцы из лучей. Женщины громко рыдали, особенно убивалась одна вдова, она то и дело восклицала:
— Гримур, Гримур, наша корова зимой подохла! Я так хотела бы вместе с детками перебраться к тебе, у нас не осталось больше картошки!
Другая сказала:
— Ты ведь помнишь наш «Нуми»? На котором ты сломал позвоночник и умер? Теперь он утонул, он утонул прошлой ночью.
Вмешался директор и заявил, что вдовы не должны омрачать священной минуты жалобами на недостатки презренной пищи, — к чему жаловаться на плохую жизнь, если перед тобой открыта сама вечность? В ту же секунду мужья вдов исчезли и послышался детский плач, очень похожий на плач грудного младенца, и Фридрик сказал одной из многодетных матерей, что ее зовет сын.
— Здравствуй,
— Мама, мама, — плакал ребенок.
— Маленький мой, радость ты моя, я столько плакала, но теперь я знаю, что ты жив.
— Ни смерти, ни могил не существует, мама, — пролепетал мальчик, который вдруг заговорил, как двухлетний ребенок.
— Сыночек мой, какой же ты стал маленький, а ведь тебе было уже пятнадцать лег, когда я тебя потеряла, — сказала мать.
— Хорошие мальчики становятся ангелочками, — пролепетал голос.
— Хоть бы ты пришел и посидел у меня на коленях, как бывало, когда ты был маленький, — сказала мать.
— Я летаю в лучах и развожу цветы, — ответил ангелочек.
— Да уж, конечно, мне следовало бы сообразить, что ты не захочешь ко мне вернуться, раз ты стал ангелочком и начал разводить цветы, — сказала мать немного разочарованно. — Я столько плакала и до сих пор еще плачу по вечерам, когда ложусь спать и начинаю думать, что если б я смогла раздобыть тебе шерстяной свитер, ты не простудился бы, таская камни, и не заболел бы воспалением легких.
— Тш-ш, тш-ш, — прервал ее директор, — не надо ворошить прошлое, он давным-давно обо всем забыл, какое дело ангелу до шерстяного свитера, ангелы даже не знают, что такое свитер. Глупая ты женщина, дорогая Катрин, ведь он сейчас счастлив.
Потом появилась маленькая девочка, сестра Эрдна, которую хозяева Скьоула потеряли ранней весной.
— Ах, как хорошо умереть! — воскликнула маленькая девочка.
— Да, я всегда подозревала, что гораздо лучше быть мертвой, чем живой, милая Анна, — сказала мать. — А как поживают твои два братика и старшая сестренка? Они тоже рады, что умерли?
— Они все время летают, им так нравится летать!
— Детки мои, — вздохнула мать, — да благословит вас Господь! Наверное, дурно с моей стороны, что я всегда желаю одного и только об этом и молюсь?
— О чем же? — спросила малютка Анна.
— Может, мне не следует говорить об этом? — сказала мать. — Но Богу известно, о чем я молюсь, если только он слышит меня.
— Я вижу Бога каждый день, — сказала малютка Анна. — Если ты боишься, что он тебя не слышит, я могу передать ему твою просьбу, тогда ты будешь уверена, что он все знает.
— Мне бы очень хотелось узнать, неужели мой маленький Тоураринн, единственный, кто у меня остался, тоже заболеет чахоткой и будет взят от меня? Только, наверное, дурно спрашивать о таких вещах? И, может быть, это грех, что мне хочется сохранить его здесь?
— Бог не любит таких вопросов, — сказала малютка Анна.
— Да, да, я так и думала, — сказала мать и горько зарыдала, закрывшись передником. — Но передай Богу, что, если он возложит на меня и эту ношу, я снесу ее так же, как и все остальное.