Свет на облаках (САМИЗДАТ)
Шрифт:
"За тетеревом Брана?"
"Нет. За твоим лосем. Сказал — второго в гнездо потащишь. А нам нужнее".
Немайн ощерилась. Морриган попятилась.
"А ещё он сказал, что я одна с тобой не справлюсь."
Из-за деревьев вышел брат. Этарлам.
"Отдай тушу. Нас двое."
Надо бы отдать… Но — малыш Бран становится рядом.
"Нас тоже двое!"
И встал, умница, против прадеда, а не тётки. Тот хоть не убьёт. Да и отвлечётся малость. А ещё они решат, что Немайн будет биться честно… Нет. Вот пока брат занят детёнышем, его и рвануть. А потом — Морриган. Как не хочется убивать родню… Но силы не те, чтобы щадить. Они будут ждать рычания, укусов без рывков, оплеух тыльной стороной лапы. А получат рваные раны — а главное, сухожилия, удары длинными и острыми когтями —
"Уйди, внук."
"Нет! Там Белен голодный. И Бранвен."
Снег у входа в туннель перед гнездом зашевелился.
Вся обсыпанная звёздной пудрой снежной пыли по тёмно-бурому меху, появилась та, которая всегда спасёт — и никогда не опоздает.
Великая Дон. Мама…
Улыбнулась во все клыки — и Этарлам виновато заскулил, а Морриган фыркнула и сделала вид, что её очень интересует собственный хвост.
Дон подняла лапу с табличкой.
"Спасибо, дочь."
И, когда Немайн опустила шерсть на загривке, добавила:
"Почему бы тебе не рассказать людям о нас? Мы же твоя семья!"
Немайн хотела было спросить, зачем ей рассказывать о чём-то каким-то лысым обезьянам — но проснулась. Впереди был новый день. Точнее, новое утро…
Глава 2. Устье Туи. Ноябрь 1400 года от основания Города
Поздним вечером, когда даже сида отправилась видеть свой недолгий ночной сон, викарий принялся за письмо, чтобы уже утром на дромоне оно отправилось в Кер-Мирддин. За истекшие дни произошло слишком много достойных примечания событий, чтобы не использовать оказию. Так что об утерянных минутах сна отец Адриан не жалел. Вот то, что ответа ждать придётся несколько дней — это было обидно. Но что поделать — епископу Дионисию нужно восстановить монастырь святого Давида. Работы меньше, чем строить город с нуля — но совсем немало, есть свои сложности, а духовный труд иной раз потяжелее физического.
"Преосвященному Дионисию Пемброукскому, покровителю и, смею надеяться, другу моему — привет! Помню, при расставании нами было уговорено, что писать тебе я буду не реже, чем раз в неделю, из соображений получить совет более опытного пастыря, как в деле попечения всего стада, кое, право, суть не овцы, а волки, и пастушки волков, которой я теперь прихожусь духовником, что исполняет меня гордостью, но время от времени — беспокойства о достаточности скромных моих способностей.
Никоим образом не умаляя своих скромных сил, вынужден признать: то, что происходит на моих глазах, я понимаю от силы наполовину, и это вынуждает мою несчастную голову попросту разрываться на части — потому как более всего я боюсь дать дурной совет или не исполнить должным образом свой пастырский долг. Я, право, ощущаю себя новым Ноем, потому как это более всего и напоминает ковчег — если не на плаву, то уж при постройке — точно. Начну с главного — Немайн стала той, кем хотела, и мне довелось принять в сем участие, достойное более высокого представителя святой Церкви…"
Отец Адриан отложил стило. Следовало поскорее закончить письмо и лечь спать, но как описать то, чему он оказался свидетелем? Впрочем, за невесёлую мысль разом зацепилась озорная: захотелось посчитать, а у кого ещё такие же проблемы? И не только с письмами, а и просто рассказами — родне, знакомым, случайным людям? Подобные проблемы были у всей небольшой страны, потихоньку привыкающей к новому имени. «Глентуи», берег Туи в лёгком искажении. Вариант «Неметонион» отвергла сида. Уже одно это вызывало у его новой паствы лёгкое недоумение. Кто и где видел скромную сиду? Не приличную, не стыдливую, а именно скромную? Пусть даже и крещёную.
Августина словно задалась целью заинтриговать своих любознательных подданных до крайнего предела.
Когда вернулся из города Ивор, они вскоре ждали и сиду. Но прошла неделя, прежде чем вниз по реке спустился корабль. Хорошо знакомый дромон. Тот, что ходил по торговым делам последние лет пять — и вот сейчас застрял на Туи под конец морской навигации. В том что боевой корабль подрабатывает, гоняя по чужой реке, грузопассажирским извозом, ничего странного не было. Команда у галеры — каторги, как их называли греки — большая, и любой приработок во время вынужденного простоя полезен.
К уговорённому сроку всё было готово, и небольшая процессия направилась к облюбованному Ивором местечку для «возведения». Многие народы называли такой ритуал коронацией — но как раз этот символ высшей власти не прижился ни в Камбрии, ни в Ирландии. Тем более, что на этот раз в должность перед Богом и народом вступала не королева… Всего лишь хранительница правды. Зато какая! Кровь детей Дон видна сразу — как только упали первые важные слова, сида из непоседливой резвуньи превратилась в ледяную владычицу. Ни лишнего слова, ни шага, ни жеста, ни вздоха. Аж оторопь берёт. А ещё опаска — вдруг не оттает, такой и останется? Дурного в этом не видится — а вот не хочется, и всё!
А погода, как назло, выдалась мерзкой даже для ноября — всё вокруг напоено мерзлотной влагой. Машут красными, словно от мороза, голыми ветками деревья. Злое серое небо, висящий в воздухе дождь, колючий ветер с гор. И это не беда, если на тебе три тёплых платья, плащ с капюшоном и добрые походные сапоги. А не одна рубашка, и та оставленная из почтения к девической стыдливости, да башмак на левой ноге. Церемониальный. По сути, бархатный носок. Который мгновенно промок в сырой траве, и ногу не грел, а, напротив, тянул из неё тепло. Вторую-то ногу, устроившуюся в выбитом в камне следе, камень, поди-ка, меньше грабит… Будущая владычица ощущала себя треснувшим горшком. Холод не ощущался, но каждая жилка и клеточка напоминали о том, как быстро тают запасы тепла в организме! А значит, о том, что нужно двигаться, искать еду, крутить ушами… Да хоть на месте приплясывать, но делать что-нибудь! Немайн попыталась отвлечься от сырой стужи. Стала искать интересное. Нашла: вырубленный в камне отпечаток точно совпадал с размером и формой её ноги. По рядам свидетелей уже бегут шепотки: мол, камень подстроился. Знак, не иначе. Им также тихо — но слышно — отвечают. Что под сиду камень и должен подстроиться, да и земля вокруг, в общем-то, сидовская.
Местный старейшина — Ивор, кажется, — настолько старательно изображает невозмутимость, что оставалось заподозрить: мерку с обуви Немайн сняли по его почину. Найти же мастера-камнереза, такого, чтоб молчал о подробностях — несложно. И само ремесло неговорливое, и поверье есть, что за разглашённую услугу сиды не благодарят.
Одно утешение, до конца церемонии оставалось немного. Огорчало, что ждущий впереди пир и ночлег будут немногим лучше.
И всё-таки — это будет что-то другое, а не пустое стояние столбиком на ветру! Причём неподвижное — включая уши. Очень помогли давние тренировки по прижиманию: локаторы стоят ровно, одинаково, не дёргаются. Красиво — и очень неудобно… И даже глазами не пострелять. А значит — и видно чуть, и слышно плоховато. И скучно, и аппетит разыгрывается. Хоть бы ухом крутануть! Но каждое движение, каждый намёк на движение во время ритуала имеют смысл. А потому делать нужно только то, что заранее оговорено, и более — ничего, что можно было бы заметить. Нос например, почесать нельзя. И вытереть — а по нему стекает влага от выдоха, собравшаяся на холодных ноздрях. На кончике носа и вовсе висит дождевая капля, щекочет… Вспомнился анекдот про Россини: великий композитор, увидев в ратуше смету на памятник ему же, заявил, что за такие деньги лично вскарабкается на постамент! Если отцы города согласны, чтобы скульптура ходила спать домой…
Похоже, поймайся Россини на слове, скоро, очень скоро пришлось бы ему жалеть о непродуманных словах. Плоть человеческая — не бронза и не мрамор, неподвижность ей заказана. Что в Уэльсе, что в Италии. А что уж про сидов-то говорить!
Отец же Адриан церемонией восхищался. И сидой-базилиссой. Которая словно превратилась в статую, изредка говорящую нужные слова. А требовалось их совсем немного. Викарий отнёс это на счёт опыта множества дворцовых ритуалов, а потому за духовную дочь не переживал. Всё остальное его устраивало. Конечно, по хорошему следовало бы вовсе избегнуть раздевания — но символизм действа был понятен, и ничего дурного в себе не заключал. Тут, возле родника, на опушке ольховой рощи — белеющие пеньки свидетельствовали, что недавно вокруг ключа и водружённого над ним камня стояли и неправильные деревья — происходила символическая свадьба правительницы и её земли. Бард пел хвалебные песни, он, священник, читал наставления. Очень правильные. И вполне достойные записи и упоминания в письме…