Свет обратной стороны звезд
Шрифт:
Славка Опанаскин поспешно исчез в лесу. Посыпались камни, Гуня в быстром темпе съехал по склону к едва слышной отсюда Гремячке.
Конечников с трудом, опираясь на палку, встал. Злость придала ему сил. Огляделся, настраивая глаза на кромешную тьму. Пристально вглядываясь в пространство, заставил различить себя различить в сплошной стене деревьев белые стволы берез, высокие сосны, мрачные лапы елей.
Способность видеть в темноте снова вернулась. Песчаная дорога стала совсем светлой, темная полоска между ее колеями стала светло-серой, резко обозначились серые, сухие былинки мертвой травы, замершей до следующей весны.
Он отметил, что дождик прекратился и ветер стих. Наступила неправдоподобная тишина, какой никогда не бывает на заполненном гудящими механизмами звездолете. Лишь где-то внизу едва слышно несла воды Гремячка, да пыхтел, поднимаясь по склону, прибитый Конечниковым возница.
Залитая кровью морда Гунька после умывания приняла почти человеческий вид, лишь нос стал в два раза шире, да на лбу появилась пара огромных шишек.
— Полей, — приказал Конечников.
Он с удовольствием смыл с себя кислую блевотину, включил обогрев защитного костюма, чтобы испарить влагу. Потом Федор залез в телегу, и протянул Опанаскина по спине тростью, когда тот ненавидяще зыркнул на него.
Конечников умел ставить на место шакалов вроде Гунька.
Остаток пути они молчали: Гунька — опасаясь побоев, Федор — разглядывая полузабытые родные места.
Конечников дивился, как все поменялось, оставив лишь призрачное сходство с тем, как это ему запомнилось.
Приметные деревья, овражки, горки, канавки или сгинули, или изменилась до неузнаваемости. Никто не ждал окончания его службы, все шло своим чередом.
Заметно преобразился и сам поселок. Памятные Конечникову домишки покривились, сели в землю.
Между старых зданий красовался новодел — веселые поселковые бабы исправно рожали детей, увеличивая население Хованки, изрядно уменьшенное много лет назад огневицей.
Телега долго ехала по заполненным непролазной грязью узким улочкам. Конечников рассматривал серые изгороди, за которыми прятались участки, и располагалось жилье, слушал злой, заливистый лай собак. За околицей пошел редкий подлесок, а потом и настоящий лес. Вдруг деревья разошлись, открывая большую поляну у озера. Вдоль дороги стояли 5 домов — хутор Дальние Выселки.
По тому, насколько подступил сюда поселок, можно было судить насколько население Хованки выросло.
Гуня, делая боязливые попытки повернуться к Конечникову и что-то сказать, но, не решаясь этого сделать, молча остановил телегу.
Федор жадно разглядывал родное подворье. Старый дом, в котором прошло его детство, показался ему маленькой невзрачной халупой. Поодаль, на месте старой бани, был поставлен большой, новый дом, крытый светлой черепицей. По местным меркам это были почти дворец: подклеть, крытая лестница, терраса, широкие, застекленные окошки, в которых плескался ослепительный после почти полной темноты позднего вечера свет от печи с открытыми дверцами.
Раздался лай. Крупный пес местной породы заметался на цепи, перекрывая подходы к дому.
— Чего сидишь? — поинтересовался Федор. — Чемоданы взял, и вперед.
— Не пойду, — втягивая голову в плечи в ожидании удара, сказал Гунек. — Собака у Виктора — зверь. Порвет.
Конечников сунул 2 пальца в рот и оглушительно свистнул. Потом еще раз.
— Кто там? — раздался грубоватый, сильный, однако узнаваемый по характерным интонациям голос.
— Отзовись, — приказал Федор Опанаскину.
— Витька, это я, Гунек, — крикнул тот. — Дело есть.
Виктор невнятно выругался, но зашагал в их сторону.
— Если ты, Гуня с пустяками по ночам шляешься, ей-богу, Крайта спущу.
— Грозный какой. Не было б нужды, не приперся бы на ночь глядя.
— Про Федора опять чего-то пришло?
— Да ты топай, топай, нетерпеливый.
Виктор распахнул скрипучую калитку. Брат заматерел, задубел кожей, покрылся морщинками, зарос густой бородой. Лицо его было усталым, глаза потухшими.
— Выкладывай, Гуня, — грубо сказал он. Тут Виктор увидел, что Опанаскин не один. — Зачем привел? На постой не возьму.
Конечников — младший оглядел Федора с головы до ног. Его глаза остались такими же неприветливыми.
Федор подумал, что в легком армейском скафандре узнать его сложно.
— Ну, давай теперь братьев не узнавать, — произнес он, откидывая шлем.
— Федька, ты?! — Виктор сделал шаг, пристально вглядываясь в лицо пришельца. — Живой, чертяка!
Виктор обнял его так, что у Федора затрещали кости.
— Силен, черт! — вырвалось у Федора — Здорово, брат! Тише, я нынче весь из кусочков.
Виктор отпустил его, отступил назад и только тогда заметил палку в руках брата.
— Нормально, не рассыплюсь. — Федор перевел глаза на Славу Опанаскина. — Гунек, чемоданы в дом.
Возница, бурча что-то невнятное, полез за багажом. Виктор хотел было подсобить, но, поглядев на лицо Гунька, ухмыльнулся, и пошел во двор к собаке, сделать привязь пса короче.
Гунек добросовестно перетаскал все добро, поднял его по лестнице и остался стоять, вопросительно глядя на братьев.
— Чего тебе? — поинтересовался Федор.
— Дык это… Возил, носил… Как бы надо того…
— Тебе мало? — не предвещающим ничего хорошего тоном спросил Федор. — Могу добавить, если понравилось.
— Премного благодарен вашбродь, обойдусь.
— Знаешь, Гунек, — сказал Виктор, беря возницу за локоть и подталкивая к воротам. — Смотрю я на тебя и думаю — не женился ли ты часом.
— А чего? — поинтересовался Опанаскин.
— Да вот заметил — рога расти стали.
И действительно, шишки основательно созрели, напоминая пробивающиеся молодые рога у лося. Возница молчал, топая по дорожке, ведомый хозяином дома. У калитки он негромко, чтобы не услышал Федор, сказал: