Свет озера
Шрифт:
Из соседних повозок тоже вылезали люди. Расчищали снег. Дылда Сора, бросив действовать лопатой, злобно взглянул на Бизонтена.
— Пропали мы. Вот-то волкам раздолье будет.
— Ничуть не бывало, — спокойно возразил подмастерье, — волки на зиму никогда в горах не остаются. Только сумасшедшие могут сюда в такое время забраться! А волки-то, они не сумасшедшие!
— Тебе все смешно, — огрызнулся Сора. — Сумасшедший — это как раз ты и есть. Кому в башку пришла мысль полозья приделать? Тебе. Это ты твердил — подальше, мол, нужно держаться от дороги. А сейчас доигрались!
— Почему это ты воображаешь,
— Ослиная твоя башка, — завопил Сора, — если бы тебя не слушались, не ждали бы мы, когда зима придет, и раньше снялись бы с места.
— Больно ты умен! Тебя уж давным бы давно солдаты отправили прямо в ад!
Сора не спускал с Бизонтена мрачного взгляда, и это означало, что на него накатывала злость, поэтому подмастерье обрадовался, увидев подходящего к ним кузнеца, вооруженного дубинкой. К этому еще крепкому старику, хотя и коротконогому, зато широкому в плечах, длинноногий и узкоплечий Бизонтен испытывал глубокое доверие. Подошел также и Бертье, а остальные продолжали расчищать снег, но подмастерье почуял, что они колеблются, не зная, чью сторону принять. Быть может, они ждут минуты, чтобы выступить на стороне сильнейшего. Толстяк Мане с лопатой в руке, с трудом выдирая ноги из снега, тоже добрался сюда и еще издали крикнул:
— Сора прав, эти два мерзавца такое нам устроили, что самое время их вздернуть!
— Заткнись, — бросил кузнец, — ты уже с утра набрался.
Мане поравнялся с повозкой эшевена, который с помощью племянницы выбирался наружу. Повисло тягостное молчание, только в верхушках сосен плакался ветер. На узеньком пятачке, который успели расчистить от снега, завязалась битва, безмолвная битва человеческих взглядов. Бизонтен не спускал глаз с Сора, эшевен с Мане. Битва эта, длившаяся всего несколько мгновений, тяжело далась Бизонтену, он почувствовал, как по лбу его стекают крупные капли пота. Первым нарушил молчание эшевен, он спокойно произнес:
— Значит, вы считаете, что у нас еще мало несчастья!
Раздались одобрительные возгласы, и Мане, верно, понял, что союзником ему будет один только Сора, очевидно потому, что ему стыдно уступить этому старику. Он издал хриплый крик. И, вскинув лопату, словно пикой ткнул старика под ложечку. У эшевена подкосились ноги, он согнулся вдвое и повалился в снег, а Бизонтен прыгнул вперед. Другие бросились за ним, схватили толстяка, лицо его побагровело, глаза вылезли из орбит, налились кровью.
Ортанс и другие подоспевшие женщины помогли Бизонтену поднять старика, который широко открывал рот, надеясь вобрать хоть глоток воздуха. Когда его уложили в повозку, Бизонтен выскочил прочь. Кузнец Бертье с трудом сдерживал мужчин, лезших с кулаками на Мане и уже успевших расквасить ему лицо.
— Стойте! — крикнул им Бизонтен. — Вы что, совсем ополоумели!
Больше всех разъярился на Мане его дружок Сора, и уже в который раз Бизонтену подумалось: этот зверюга опасен, да еще как опасен, для их общины.
9
Весь этот день небеса так и не могли решиться, что послать на землю — снег или холод, но к вечеру верх взял ветер. Он разорвал тучи, залегшие на небосводе, и, когда рыже-красный свет прошел как широкое лезвие по снегу, вся природа ответила ему стонами. Это был не вчерашний ураганный вихрь, чуть
— Еще одну ночку так подует, — заметил Бизонтен, — глядишь, можно и в путь пускаться.
— Пора бы уж, — вздохнула Мари. — Я об эшевене беспокоюсь.
Оставив ребятишек на попечении Пьера, Мари вместе с Ортанс, Бизонтеном и цирюльником целый день провели у старика и его жены, которая старалась держаться молодцом.
Хотя больного рвало кровью, он то и дело повторял:
— Все это пустяки. Да не тревожьтесь вы так.
Когда он немножко отдышался, он первым делом справился, что сделали с Мане. Бизонтен объяснил ему, что Мане запихнули в его повозку, но, так как никто не желал его стеречь, его связали. Эшевен тут же велел его развязать.
— Ничего, — сказал подмастерье, — шевелиться он может, значит, не замерзнет.
— А я требую, чтобы вы его развязали. Он такой же узник зимы, как и мы все. Вы же сами понимаете, что уйти ему некуда.
Когда Мари с Бизонтеном вернулись к своей повозке, Пьер спросил, что будет с Мане.
— Ежели эшевен умрет, устроят суд, — объявил подмастерье, — и боюсь, что будут действовать под влиянием гнева.
— Нет, эшевен не умрет, — воскликнула Мари. — Если мы завтра действительно тронемся в путь, найдем жилье и будем его выхаживать, не умрет он.
Уложили детей и, снова оставив их на попечение Пьера, так как Мари не находила себе места от беспокойства, они вдвоем с Бизонтеном отправились к больному. Мороз щипал лицо и руки, а ветер не унимался ни на минуту, свирепея, когда на пути ему попадалось какое-нибудь препятствие. Неясный свет еще падал к подножию пригорка. Большинство повозок снова завалило снегом, сквозь который пробивались огоньки. Доносились приглушенные голоса. Так и казалось, что идешь по деревенской улице, по одну сторону которой вытянулись домики, повернувшиеся спиной к лесу. У опушки слышался глухой перестук копыт и звяканье цепей. Лошадей поставили на очищенном от снега участке, натянули над ними парусину, привязав ее к нижним ветвям. С северной стороны ее поддерживал снежный вал.
— Не следовало бы их держать здесь слишком долго, — сказал Бизонтен, — не уверен я, что лошади выдержат такую непогодь. Да и корма скоро кончатся… Так же как и пропитание для нас.
Свисавший с дужки фонарь освещал взволнованные лица собравшихся у повозки эшевена. Старик лежал в середине, а с боков его обложили соломой, чтобы преградить доступ ветру, просачивающемуся снизу между досок. Рядом сидели жена эшевена и его племянница.
Цирюльник тоже пришел сюда и, как обычно, молчал. Его изможденное лицо, худая шея, похожая на связку перекрученных веревок, были скрыты под нелепым капюшоном неопределенного цвета, не то красным, не то желтым, чуть ли не раза в два шире, чем было нужно. Глядя на него, невольно думалось, что он-то гораздо ближе к концу жизни, чем эшевен, хоть и бледный, но спокойный на вид. Черты лица д’Этерноса выражали глубочайший душевный покой. От него веяло чем-то неуловимым, что передавалось присутствующим, и каждый чувствовал, как на него нисходит мир.