Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Я подошел к Игнатию Юлиановичу и крепко, обеими руками, пожал его руку.

Поздней осенью 1948 года пришла телеграмма:

«Совет Университета во вчерашнем заседании утвердил Вас в сте­пени кандидата единогласно при пятидесяти шести присутствовавших поздравляю желаю быстрой поправки Крачковский».

172

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

А моими мыслями владела уже новая тема: «Книга польз1 об ос­новах и правилах морской науки» того же лоцмана Васко да Гамы — Ахмада ибн Маджида.

На упоминание этого произведения я наткнулся у Габриэля Фер-рана, читая его исследования во время работы над диссертацией:

«Важнейшим трудом знаменитого морехода является, бесспорно, "Книга польз"... — писал французский ученый. Этот текст предстает как синтез астрономическо-навигационной науки его века. Таким образом, Ахмад ибн Маджид— первый автор морских руководств нового времени. Его труд замечателен. К примеру, данное им описание Красного моря не только не превзойдено, но даже не имеет себе рав­ных среди европейских руководств для парусного флота. Сведения о муссонах, региональных ветрах, морских путях при каботаже и даль­них маршрутах столь точны и подробны, как только можно ждать в эту эпоху...

Следовательно, "Книга польз" — свершение зрелости Ахмада ибн Маджида».

Не надо было других слов, чтобы пробудить мое любопытство.

17 ноября, едва выписавшись из больницы и уже с билетом в Бо-ровичи, я пришел к Игнатию Юлиановичу и вынул из портфеля тол­стый пакет.

— Что это? — спросил он.

— Фотокопия рукописи «Книги польз». У нас в Публичке ведь есть факсимильное издание Феррана, оттуда пересняли, хочу вам пока­зать...

— Так, хорошо.

— Игнатий Юлианович, спасибо вам за материальное вмешатель­ство. Пересъемка стоила дорого, и мне бы сейчас не собраться с таки­ми деньгами, а дело не ждет...

— Ну, про деньги говорить не следует, — смущенно улыбнулся Крачковский. — Мне хочется спросить вот о чем: мы ведь с вами го­ворили об этой рукописи, да? Или разговор, который я имею в виду, шел о чем-то другом?

– —Нет, Игнатий Юлианович, разговор шел именно о «Книге польз». Когда я писал диссертацию, то как-то, будучи в Ленинграде, не утерпел, пошел в Публичную библиотеку и просмотрел всю рукопись, а вечером рассказывал вам о ней...

Три арабские лоции

173

— Ну вот, значит, я не ошибся... А не припомните ли, что я вам тогда сказал?

— Вы сказали: «Не торопитесь»...

— Так, прекрасно!

— А потом вы сказали,— закончил я торжествующе:— «Вот кончите с тремя лоциями, там видно будет»...

— Больше ничего? Я опустил голову.

— Если уж у вас такая хорошая память, — рассмеялся Крачков­ский,— должны же вы помнить и такие мои слова: «После лоций сразу не надо ни за что браться, а следует хорошо отдохнуть».

— Так ведь я отдохнул: месяц с лишним лежал в больнице...

— Больница — не отдых. Ну, да что мы толкуем, все равно вы по­ступите по-своему. Так вот что я скажу: «После лоций сразу не надо ни за что браться, а следует хорошо отдохнуть». Если вы глухи к благому совету «не торопись начать», то, по крайней мере, внемлите предосте­режению «не торопись, начав». Этого требует всякая серьезная работа, тем более ваша. Не сомневаюсь, что с течением времени вы с этой «Книгой польз», иншаллаХу справитесь — теперь, после «трех лоций», вам и карты в руки. Но помните: такая работа не терпит галопа. Смот­рите, — Крачковский задумчиво переворачивал листы фотокопии, — смотрите, какой тут объем, какое разнообразное содержание, сколько совершенно темных мест, ведь все это нужно досконально объяс­нить,— конечно, в пределах сегодняшних возможностей... Трудно даже сказать, на годы, на десятилетия ли нужно рассчитывать работу над таким памятником. Небось, уже думаете о докторской защите?

— Да, Игнатий Юлианович. Плох тот солдат, который не хочет быть генералом. Кандидат наук — это ведь кандидат в доктора...

Крачковский поморщился.

— Вот это опасно, знаете, опасно, когда, приступая к работе, пре­жде всего думают о докторской степени. Не надо! Вы сделайте хорошее исследование, используйте из материалов все, что можно, добивайтесь глубины, точности, незыблемости ваших выводов, помня, что скоро­палительность неизбежно приводит к шаткости основных положе­ний — что уж говорить о деталях! А защитить всегда можно успеть и даже не всю работу, а какую-то ее часть. Думаю, что для труда над сложным памятником, который вами выбран, вы уже созрели, да, это так, но не позволяйте никому и ничему торопить вас. Это, так сказать, непременное условие, спору не подлежащее. Иной художник всю

174

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

жизнь творит в себе и перед собой картину, и лишь на склоне лет ре­шается показать ее людям. Ну, ладно, оставим это пока, посмотрим, что покажет ваш текст, как пойдет ваша работа. Сносно ли вы сейчас устроились в своих Боровичах?

О многом мы переговорили в тот вечер... Я не знал тогда, что ви­жу своего учителя в последний раз.

ЧУЖАЯ НИВА

Еще в феврале 1948 года меня попросили зайти в Новгородский институт усовершенствования учителей, помещавшийся со времен войны в Боровичах. Когда я пришел, директор института Мария Яков­левна Буторина предложила мне должность заведующего кабинетом иностранных языков.

— Город здесь небольшой, свежего человека быстро замечают, — говорила эта седовласая благообразная дама со значком отличника народного образования. — Дошел до меня слух, что появился здесь молодой востоковед, а востоковеды, насколько я знаю, всегда были широко образованными людьми, вдали от столиц это редкость, я и решила вас пригласить. В школах не преподавали? Ну, ничего, посте­пенно приглядитесь к нашей работе и, конечно же, справитесь.

Подумалось: диссертация у меня уже написана, вышла к защите. До института на Коммунарной улице, 46, недолго добираться от моего подвала на Московской, 19, как впрочем, и от бывших моих обиталищ на улице Революции, 33, и Гоголя, 52, — здесь все рядом. И все-таки будет постоянный заработок, а это существенно: по временам я стал ощущать усталость от вечной нужды. Наконец, не искал, а меня на­шли, это лестно.

— Хорошо, Мария Яковлевна, попробую.

При всем этом было горько от мысли, что после многих лет отлу­чения от работы в научном учреждении я все еще вынужден трудиться на чужой ниве. В лагере я тоже не имел возможности выбрать работу по душе. Значит, лагерь для меня продолжался. Только удлинили цепь.

Состав работников института был невелик. Они распределились по кабинетам, где велась работа в области того или иного предмета,

Чужая нива

175

преподаваемого в средних школах. Привить учителю способность и желание вести урок доходчиво и плодотворно — дело не всегда про­стое, распространению искусства совершенного обучения были по­священы усилия всех моих новых товарищей.

С удостоверением института я стал ходить по городским школам, где вникал в постановку преподавания английского и немецкого язы­ков, беседовал с преподавателями и директорами. Решающим здесь, конечно, было собственное усовершенствование: область педагогики все еще оставалась для меня новой. Встретившиеся мне люди не сли­вались в общее нечто, взору являлись и толстокожие, и легко ранимые. Одни пришли на ниву просвещения ради хлебной карточки, другие — потому что вне этой нивы для них не было жизни, именно тут, в не­легком труде преподавателя, им явилось торжество человеческого достоинства.