Свет в океане
Шрифт:
— Стыдись, Мэйзи Макфи! — переключилась она на хозяйку. — Да как ты можешь покупать книги у этих бошей?! Эти животные убили моего сына и внука, и я никак не думала, что ты станешь им потакать!
Видя, что Мэйзи обескуражена и не находит слов, Фрэнк произнес:
— Прошу прощения, если я вас чем-то обидел, мэм. Мисс Макфи здесь ни в чем не виновата. — Он улыбнулся и протянул книгу. — Посмотрите, это просто стихи.
— Да будь они прокляты со своими стихами! — огрызнулась женщина, стукнув палкой об пол. — Разве они способны на доброе слово? Я слышала, что у нас в городе появился бош, но никак не ожидала,
— Мне очень жаль, что так получилось, — сказал Фрэнк. — Мисс Макфи, пожалуйста, оставьте эту книгу себе. Я никого не хотел обидеть. — Он положил на прилавок банкноту в десять шиллингов и вышел, не замечая никого вокруг. За ним выскочила женщина, продолжая яростно грозить ему палкой.
Мэйзи и Ханна несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом хозяйка, выдавив из себя улыбку, спросила:
— У вас есть список того, что вам нужно, мисс Поттс?
Пока Мэйзи изучала протянутый листок, внимание Ханны привлекла оставленная книга. Ей стало интересно, как это изящное издание в зеленом кожаном переплете могло кого-то оскорбить. Она открыла первую страницу и увидела название «Das Stundenbuch» [17] , напечатанное готическим шрифтом. Автором был Райнер Мария Рильке. В школе Ханна помимо французского учила и немецкий и слышала об этом поэте.
17
«Часослов» — поэтический сборник Рильке, выпущенный в 1905 году.
— И еще, — сказала она, положив на прилавок два фунта стерлингов, — можно я возьму и эту книгу? — В ответ на удивленный взгляд Мэйзи она пояснила: — Мне кажется, нам давно уже пора оставить всю вражду в прошлом, согласны?
Мэйзи завернула книгу в коричневую бумагу и перевязала бечевкой.
— По правде говоря, мне бы пришлось отсылать ее обратно в Германию. Здесь ее никто больше не купит.
Зайдя в булочную, Ханна положила маленький сверток на прилавок.
— Вы не могли бы передать это мистеру Ронфельдту? Он забыл эту книгу в лавке.
— Он на заднем дворе. Сейчас я его позову.
— Спасибо, но в этом нет необходимости, — сказала Ханна и быстро вышла, прежде чем продавец успел хоть что-то сказать.
Через несколько дней Фрэнк позвонил ей, чтобы лично поблагодарить за проявленную доброту, и с этого момента ее жизнь полностью изменилась, и сначала ей даже показалось, что сбылись ее самые радужные мечты.
Радость Поттса, когда он услышал новость, что дочь нашла человека, с которым хотела бы связать свою судьбу, омрачилась известием, что тот оказался обыкновенным пекарем. Но, вспомнив, через какие унижения ему пришлось пройти самому, Септимус решил, что это не должно служить помехой счастью дочери. Однако, узнав, что ее избранник был немцем или почти что немцем, он был так возмущен, что не находил себе места. И отец, и дочь отличались завидной твердостью характера, и ссоры, которые все чаще вспыхивали между ними в самый разгар ухаживаний Фрэнка, еще больше убеждали каждого в своей правоте.
Через два месяца дело дошло до решительного объяснения. Септимус Поттс нервно мерил шагами гостиную, с трудом сдерживаясь от возмущения.
— Ты что — сошла с ума, девочка?
— Я так хочу, папа.
— Замуж за боша! — Он бросил взгляд на стоявшую на камине фотографию Эллен в серебряной рамке. — Твоя мать ни за что бы такого не допустила! Я обещал ей, что воспитаю тебя как следует…
— И тебе это удалось, папа, поверь!
— Нет, не удалось. Раз ты собираешься связаться с этим чертовым немецким булочником!
— Он австриец.
— Какая разница? Тебя отвезти на экскурсию в лечебницу, чтобы показать, в каких болванов превратились наши парни после газовой атаки? И это я построил для них госпиталь на свои деньги!
— Тебе отлично известно, что Фрэнк даже не был на войне — его интернировали. Он никому в жизни не причинил зла.
— Ханна, прояви благоразумие. Ты красивая девушка. Вокруг полно ребят — что в Перте, что в Сиднее, что, черт возьми, в Мельбурне, — которые сочтут за честь стать твоим мужем.
— Ты хочешь сказать, что они с удовольствием позарятся на твои деньги?
— Ты снова за старое? Ты слишком хороша для моих денег, так, что ли, дочка?
— Речь совсем о другом, папа…
— Я работал как вол, чтобы стать тем, кем стал. Я не стыжусь ни того, кем был, ни того, кем теперь являюсь. Но ты… ты заслуживаешь лучшей судьбы!
— Это моя жизнь, и я хочу прожить ее по собственному разумению.
— Послушай, если ты хочешь заняться благотворительностью — пожалуйста! Поезжай и поработай в миссии с аборигенами. Или в сиротском приюте. Тебе совершенно не обязательно выходить замуж из жертвенности!
При последних словах лицо Ханны залилось краской, а сердце бешено заколотилось. И причиной был не только гнев, а червячок сомнения, что это могло оказаться правдой. Что, если она сказала Фрэнку «да» из одного лишь желания отвадить охотников за ее состоянием? Или хотела хоть чем-то компенсировать Фрэнку те лишения и унижения, через которые ему пришлось пройти? Но, вспомнив, как у нее замирало сердце при виде его улыбки и как смешно он поднимал подбородок, размышляя над ее вопросом, она вновь обрела уверенность.
— Он очень достойный человек, папа. Дай ему шанс.
— Ханна! — Септимус положил ей руку на плечо. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. — Он погладил ее волосы. — Помнишь, как маленькой ты не позволяла матери расчесывать тебе волосы? И всегда говорила: «Пусть это делает папа!» И я делал! Ты залезала ко мне вечером на колени, я расчесывал тебе волосы, и мы вместе смотрели, как на углях в камине подрумянивались лепешки. Мы вместе скрывали от матери пятнышко, которое ты посадила на платье маслом. А твои волосы сияли, как у персидской принцессы… Я прошу тебя об одном — не торопись. Давай немного подождем!
Если ему нужно время, чтобы просто свыкнуться с этим браком и взглянуть на все по-другому… Ханна уже была готова уступить, но отец продолжил:
— Ты увидишь, что я прав и что ты совершаешь ошибку, — он резко выдохнул, как будто принял важное решение по бизнесу, — и будешь мне благодарна, что я удержал тебя от такого опрометчивого шага.
Она отстранилась.
— Я никому не позволю решать за себя. Ты не можешь запретить мне выйти замуж за Фрэнка.
— Ты хочешь сказать, что я не могу тебя отговорить?