Свет в окне
Шрифт:
Хорошо проводили Дашу, Царствие ей Небесное. Брат молодец: всех позвал, угостил, дочка ни до чего не касалась. Конечно, правильнее было бы дома собраться, да у кого голова болит об этом? Прошло то время, когда все события, радостные и скорбные, собирали всю семью у них дома, когда и готовила, и накрывала она, Тоня. Как Федя ушел, так и все ушло, будто с собой забрал. Их столовая, некогда бывшая столовой и гостиной, но ничем больше, мало-помалу превратилась в обыкновенную комнату, разве что круглый стол в центре остался.
Могла бы, конечно, Люся постараться,
Сколько раз она это видела – наполненная рюмка, сверху ломтик хлеба, рядом фотокарточка. Уходят, уходят… И мы уйдем.
За братом надо будет присмотреть: вдовец – что сирота, хоть и седой совсем. Завтра позову обедать, а то ведь без горячего жил, пока Даша в больнице лежала.
Темнело. На улице было безветренно и почти уютно от светящихся витрин. Тоня дошла до аптеки, где работал знакомый провизор, и решительно толкнула дверь. Мало ли, вдруг что-то дефицитное выбросили?
Лариса выходила и столкнулась с ней в дверях; не остановиться было нельзя.
Только бы не расспрашивала. Говорить о сыне не было ни сил, ни желания. Никому не расскажешь, не объяснишь, ни на кого такое не взвалишь: неси сама.
Тоня, напротив, была рада встрече, поэтому пришлось выслушать печально короткую историю болезни и смерти незнакомой женщины, Тониной родственницы.
– Ну как же, – горячилась Тоня, – жена моего брата, он тебе еще скамейку на кладбище сделал! Вот его жену, Дашу, сегодня схоронили.
– Конечно, помню. Спасибо ему: стоит скамейка, так брату и передай. Горе, какое горе; он один теперь остался?
Дверь часто открывалась, люди входили и, главное, выходили, но пришлось, чтобы избежать рассказа о своих делах, дослушать историю Мотиного болезненного развода («четверо детей осталось, брат всех вырастил, на ноги поставил») и второго брака («десять лет прожили душа в душу»), и после финальных слов «Царствие ей Небесное» последовал вопрос:
– А твои как? Внук-то совсем большой уже?
Только одна возможность была уклониться от ответа: задать встречный вопрос.
– В пятый класс ходит, а для меня все равно малыш.
И торопливо продолжила:
– Твой вроде школу в этом году кончает?
Надежный прием помог. Тоня расцвела, заговорила о внуке-первенце, да так увлеченно заговорила, что забыла начисто как о знакомом провизоре, так и о дефиците, за которым, собственно, в аптеку и зашла.
– Не говори: шестнадцать лет уже! Кавалер, – хохотнула, забыв на минуту о похоронах, – того и гляди, за барышнями ухаживать начнет. А что ты думаешь? – возмутилась, словно Лариса не поверила. – Еще как будет! И по телефону ему звонят, и по вечерам пропадает где-то…
Стало можно выдохнуть накопившееся напряжение. С любимого внука Тоня плавно соскользнула на невестку, которую всем сердцем ненавидела, затем – по аналогии – на зятя. Время от времени Лариса роняла что-то малозначащее, кивала или, наоборот, качала сочувственно головой на невесткины происки. Невестка, конечно, с гонором, однако не оставила твоего сына, не увезла внука, чего еще нужно-то?..
– Я
Узнав, что та не стоит в очереди, мужчина нахмурился: «Нашли место языками чесать…». Кто-то Ларису толкнул, и обе женщины, не сговариваясь, пошли к выходу. Тонин монолог был прерван, они обнялись («Ты звони, звони!»), и Лариса поспешила домой.
Карлушка сообщил о разводе несколько дней назад. Новости Ларису оглушили, но нельзя было ни бросаться на него с расспросами, ни хвататься за голову, ни даже задавать ненужные вопросы. Когда говорил о новом Настином замужестве, голос у него звучал ровно, разве что с некоторым удивлением. Лариса давно подозревала, что за внешним их благополучием стоит отчужденность, отсюда и шло его спокойствие, с долей – если она правильно услышала – облегчения.
Но так говорил Карлушка о бывшей жене, которую ему не больно было называть по имени, как мы называем все вокруг: улица, магазин, снег, Настя.
Обогнав Ларису, мимо прошел молодой парень без шапки, с волосами до плеч и в развевающемся полосатом шарфе. Вспомнилась странная просьба сына: «Свяжи мне длинный шарф». Просьба удивила, но только вначале, пока не последовала новая: посмотреть квартиру. Звонили по объявлению; от центра далеко, но трамвайная остановка рядом с домом, да и автобус туда идет. Они будут дома только до семи, после работы он не успевает; хорошо тебе, ты на пенсии.
Все это Карлушка перечислял, записывая адрес и телефон хозяев, и тогда Лариса заподозрила, что сын нарочно придумывает, чем ей занять свое время. Иными словами, игра. Правила обоим известны, что-то вроде «черное и белое не берите, “да” и “нет” не говорите», только посложнее, зато оба знают, чего не нужно касаться.
– Ты найдешь, мама, там школа рядом.
Карл очень долго и старательно складывал бумажку, но мать не подала виду, что заметила паузу и старательность.
Школа. Ростик.
Мальчик будет жить – живет! – в другом городе, встретятся они только летом.
Прощаясь, спросила:
– Тебе шарф-то вязать? А то зима кончается.
Таковы правила игры.
На следующий день после встречи с Тоней она поехала смотреть квартиру. Трамвай ушел из-под носу, зато на автобусной остановке толпился народ. Большой яркий «Икарус» цвета яичного желтка подкатил и распахнул двери. Поставив сумку на сиденье, Лариса обыскала весь кошелек, но ни одного талона не было. Люди спешили занять места; те, кто сел, отворачивались к окну или шуршали газетой, избегая смотреть на ее нерешительно вытянутую руку с пятаком: «Простите, у вас не найдется лишнего талончика?..».
Никто не слышал, не видел; ни у кого не нашлось.
Сидящий у окна мужчина привстал, дотянулся до компостера, потом повернулся к ней:
– Держите.
Лариса совала ему пятак, но мужчина улыбнулся и покачал головой:
– Вы лучше сядьте, он сейчас поворачивать будет.
В чем она тут же убедилась, не успев ухватиться за поручень и почти упав на талонного благодетеля. Теперь, наоборот, пассажиры с любопытством смотрели на обоих.
Села, наконец, бормоча слова благодарности.