Свет в окне
Шрифт:
Дитя может еще родиться на свет.
4
Пустое время и пустые комнаты действовали на Карла угнетающе. После визита в бывшую машинисткину квартиру и встречи с Ольгой он тоже решил дать объявление в газету.
Девушка в отделе объявлений озабоченно нахмурила скудные бровки и прочитала вполголоса:
– «В центре… с балконом, 32 кв. м, на однокомнатную квартиру», – подняла глаза на Карла и недоверчиво переспросила: – На однокомнатную?
– Я в общей квартире, – пояснил он.
Девушка покачала головой
Колебался он недолго: «Пишите: двухкомнатную». Все равно ничего не выйдет, зато больше времени займет, проскочила малодушная мысль.
Как лошадиные барышники, подумал он, выходя из шумного отдела объявлений, хотя ни одного лошадиного барышника не знал.
Телефон начал звонить сразу после выхода газеты и звонил часто, что было неудобно, но неожиданно развлекло Марию Антуанетту. Преподнесенная Карлом коробка зефира в шоколаде донельзя ее растрогала: «Ну что вы, зачем это?.. – Соседка кокетливо улыбалась, склонив голову к плечу выцветшего халата. – Я ведь, помилуй бог, совсем не ради… не надо вам было тратиться». Скрылась, продолжая бормотать слова благодарности, с коробкой в свою комнату, после чего дежурила у телефона с удвоенным рвением.
Газетная девушка оказалась права: многие владельцы двухкомнатных квартир заинтересовались объявлением. Мать с энтузиазмом ездила по адресам, а потом «отчитывалась о проделанной работе», как она шутила. Целью было найти квартиру не очень далеко от центра, что оказалось нелегко. Зато эти хлопоты позволяли обоим не говорить о случившемся – тема стала не то чтобы запретной, но неуместной.
На работе развод Карла скоро перестал быть новостью, тем более что подоспела более горячая и пикантная: у главного инженера появилась любовница. Новость муссировали на всех уровнях.
– И как ты думаешь, кто? – Кондрашин затянулся и выжидательно посмотрел на Карла.
– Да ничего я не думаю, – пожал плечами тот.
– Ну, так ты единственный, кто не думает, – обиделся Гена, – потому что все остальные знают.
И громким шепотом назвал имя начальницы копировального бюро.
Что он в ней нашел, удивленно подумал Карл. Женщина-манекен, витринная красота. Сам главный инженер – отнюдь не Аполлон: высок и тощ, как кочерга, глаза сощурены от дымящейся в зубах папиросы, волосы на висках торчат рожками. Мужик он характерный, любимая присказка: «Завод – это вам не лебединое озеро».
– Да на здоровье, – ответил Карл.
Азартный блеск в кондрашинских глазах сменился разочарованием.
Все последние месяцы он всячески выказывал свое участие. Звал Карла после работы: «Пойдем выпьем», давал какие-то советы, которые наверняка давали ему самому после развода, но Карлу почему-то была неприятна эта мужская солидарность. Нет одинаковых обстоятельств, а потому, он был в этом уверен, не бывает одинаковых разводов. Мало-помалу он стал избегать Кондрашина, выходя курить на другую лестничную площадку, а потом, сталкиваясь с ним, испытывал неловкость. Оставалась надежда, что тот ничего не
Во время обеденного перерыва Гена предложил опять сходить после работы в пивной бар. Карл отказался, сославшись на суету с обменом. «Чего ж ты молчал? – возмутился Кондрашин. – Я на этом деле собаку съел. Без меня ты даже не берись!»
Энтузиазм Кондрашина граничил с настырностью. Карл уплатил за обед и двинулся с подносом к дальнему столу. Кондрашин шел следом, на ходу вспоминая, как он менял родительскую двухкомнатную квартиру. «Моя стерва кооператив себе отсудила, для хахаля своего», – торопливо говорил Кондрашин между ложками харчо. Вокруг рта у него появился оранжевый, цвета мастики для пола, ободок. Карлушка поймал себя на том, что теперь его начало раздражать в Кондрашине все: манера говорить, не отрываясь от еды, чуть выпученные глаза и даже привычка закладывать карандаш за ухо, как это делал начальник отдела. Карандаш держался плохо, падал.
– Я уже взялся, – сказал Карл, – так что беготни хватает.
Кондрашин так активно вызвался поучаствовать («тебе черт знает что вдуют, там много тонкостей»), что пришлось повторить уже тверже: «Спасибо; я сам».
Кондрашин осекся. Передернул плечами: «Дело хозяйское» и придвинул к себе тарелку.
Обиделся.
Вины Карлушка не чувствовал, только облегчение. Неделю-другую назад он в такой ситуации постарался бы как-то сманеврировать, согласился бы на выпивку.
Что один раз и сделал, потом прокляв все на свете – и в первую очередь свою бесхарактерность.
Сначала пришлось выстоять долгую очередь в пивбар. Сидящие внутри не торопились. Он хотел есть и готов был уйти, но Кондрашин уверял, что «десяти минут не пройдет – и мы в дамках, ты что!». О десяти минутах можно было только мечтать; через полчаса Карл решил, что с него хватит, но в этот момент открылась дверь. Вышла большая веселая компания, и дверь тут же всосала кусок очереди; Гена изо всех сил работал локтями.
Внутри было шумно и дымно, воняло чем-то кислым. Мало что напоминало пивные бары на взморье, куда он любил заходить. Настя наотрез отказывалась: «Если б ты попробовал немецкое пиво – или хотя бы чешское, если б ты побывал в тех барах, ты бы эти обходил за километр!». Удивительно, сколько упрека ей удавалось вложить в такую фразу, словно он сам был виноват, что не заходил в те замечательные бары и не пробовал ни немецкого, ни «хотя бы» чешского пива. Да, ему нравилось посидеть на грубой скамейке за таким же грубым столом – так имитировали деревенский стиль, – как нравилось местное янтарное пиво с толстой и легкой, словно поролоновой, пеной.
Здесь, в недавно открывшемся баре, тоже стояла грубо тесанная стилизованная мебель. Справа от Карла на скамейке чей-то нож глубоко вырезал: «Валя». Вдобавок еду подавали в грубой и тяжелой керамической посуде.
Стало тоскливо. Проще и намного приятней было бы взять пива и сделать себе несколько бутербродов, а потом спокойно выкурить на балконе «сытую» сигарету. Вместо этого он курил которую уже по счету «голодную», в кислой и душной вони, а рядом оживленно ерзал Кондрашин.
– Ты обязательно должен попробовать, это что-то!