Свет в окне
Шрифт:
Где, к сожалению, застала самую нежелательную компанию: мать и Сержанта. Оба вопросительно повернулись к ней:
– Ну?..
Про детей, которых не крестить, говорить не стала. Зато, когда сообщила о визите к крестной, мать задумчиво протянула: «А это идея…».
Вскоре вернулась Дора, привела с прогулки румяного Ленечку; потом ужинали. За ужином Таисия обратилась к свекрови каким-то особенным задумчивым голосом:
– Вы, Дора Моисеевна, с моей матушкой хотели, кажется, познакомиться?..
Старуха с радостной готовностью
– Боюсь, что ничего из этого не получится: траур у нас. Муж моей крестной тетки, недавно умерший…
Голос невестки, казалось, был обведен траурной каймой. Она рассказала, как ее «матушка» была привязана к покойному, а теперь, когда ее, «матушки», сестра осталась одна, «матушка» безотлучно находится при ней, потому что, вы понимаете, она в таком состоянии…
Дора беспомощно ахала, слушая невестку: «Да конечно, господи! Разве ж я… да я понимаю, как же, это ж такое горе, такое горе! Сколько, пятьдесят шесть лет ему было?». И вздыхала намного глубже, чем вздыхают о чужом умершем муже, но совершенно искренне, потому что жива была память о своем, едва дожившем до тридцати.
…Приближался день Дориного отъезда. Каждый день она металась по магазинам, покупая подарки домой, в Кременчуг. После беготни по четырем этажам центрального универмага возвращалась, измученная духотой, и пышная нейлоновая шуба, уместная в январе, тоже выглядела измученной от мартовского солнца.
Таисия настроилась, что свекровь вот-вот канет в свой Кременчуг – ведь сама же сказала, что загостилась, сама! – а потому к суете с подарками отнеслась с неприязнью и сама никаких попыток в этом направлении не предприняла. Чего ради, собственно, и кому? Родственникам, которых в глаза не видела и вовсе не стремилась увидеть в дальнейшем.
Разочарование ее проявлялось в том, что она, против своего обыкновения, даже вступала иногда в беседу с дворничихой Клавой, не только с Ксенией.
– Духовитая сдоба у мамаши-то, – начинала Клава без надежды на ответ и приятно удивлялась, когда он следовал.
– Мне ее сдоба вот тут уже сидит, – Таисия красноречиво проводила по горлу ребром ладони.
– Да ну? – весело дивилась Клава. – Пускай пекет, тебе забот меньше.
– Можно подумать, – дергала соседка плечом, – можно подумать, мы тут без нее с голоду помирали.
– С голоду не с голоду, а тебе разве плохо? – резонно возражала дворничиха не столько для убеждения, сколько для поддержания беседы. – Пекет себе и пекет. Все лучше, чем покупное, она меня угощала. Да и дешевле, чем с магазина.
Пока Клава обдумывала следующий ход, Таисия гасила окурок и возвращалась в квартиру.
Беседы с Ксенией велись в другом ключе. Завидев на пороге знакомую бесформенную фигуру, Таисия накидывала пальто, совала в карман папиросы и шла ей навстречу, встряхнув спичечным коробком.
После первой затяжки она озабоченно крутила головой:
– Скорей бы Вовку выписали из госпиталя, честное слово.
Молча
– Сил моих нет, как я устала.
Согласный кивок, словно Ксения тоже устала.
– И ведь что поражает, – продолжала Таисия, ободренная поддержкой, – никаких духовных запросов!
Сочувственное покачивание головой, седые волосы от ветра взметываются и паклей ложатся на щеку.
– Ровным счетом никаких, – Таисия тоже покачивает головой, – а мне за Вовку обидно, ведь родная мать!
– Вот вы интеллигентный человек, – продолжает Таисия, и Ксения с готовностью подается вперед, – вы как никто понимаете, насколько это важно. А она, – кивок в сторону окна, – печет и печет. Фабрика-кухня какая-то, честное слово. Сил моих никаких нет.
И это бы все ничего, и сил бы хватило, хотя и «не было никаких», но непременно хватило бы на последние дни, и ничем они не были бы омрачены, если бы Дора сама, своими руками, все не испортила.
А ведь хотела как лучше, не подозревая, что таким больше всех достается. Хотела как лучше, потому и отстояла в тяжелой шубе огромную очередь, чтобы купить невестке в подарок тюлевые занавески – вещь, по ее убеждению, совершенно необходимую в доме. Настоящий гэдээровский тюль купила и радовалась, что хватило денег, а уж как Таинька-то обрадуется! И то: совершенно другой вид в доме будет, и никто на голые окна не станет пялиться, как сейчас.
Да это еще не все, вот ведь какой день удачный: на втором этаже, где электротовары, такой абажур на кухню углядела, что грех было не взять, и недорогой совсем, а то ведь у них голая лампочка висит, как в казарме, куда это годится. Хотела сюрприз сделать, а сделает два сюрприза!
Дома ждал третий сюрприз: Володеньку выписали! Только безрадостный он совсем, что же это, что с ним?!
– Комиссовали меня, мамаша, – объяснил Володенька, с усилием ворочая языком, и только тут Дора увидела бутылку с водкой на столе, и пьет Володенька один, к тому же закуски на столе никакой не видно.
Сунула авоськи с подарками в уголок (хоть бы абажур не разбился) и бросилась метать на стол что было из еды вперемешку с вопросами, один беспокойней другого.
– Что доктора сказали, Володенька? – суетилась Дора, – Сказали что-то?
– Так я ж говорю, мамаша: комиссовали меня. Вчистую.
Оба слова ничего не объясняли. Тогда объяснил сын. Из объяснения стало ясно, что играть ему больше нельзя. А доктора – ну что доктора, мамаша… астма у меня, вот что.
Так назывался Володенькин кашель: астма. Коротенькое слово, будто ртом воздух хватаешь, да так ведь с ним и происходит, когда кашель душит.
Пришла с работы невестка. Невнимательно похлебала борща, выслушала новости и помрачнела.
О Доре попросту забыли. Что тоже было понятно: не до нее. К чему-к чему, а к такому итогу никто готов не был. Комиссовали; а дальше что?