Свет в окне
Шрифт:
Ни они, ни соседи не видели того, что происходило потом.
В детском саду Таисии советовали «обратить внимание», что Ленечка перестал проситься на горшок, и поинтересовались, просится ли дома. «Конечно!» – заверила та, но умолчала, что на ночь теперь приходится класть на диван клеенку… Повела сынишку к врачу, от которого вынесла слово «энурез» и направление к детскому невропатологу. Так разволновалась, что впору было самой бежать к невропатологу, однако до детского руки так и не дошли, тем более что подвернулась выгодная «халтурка», а потом приехала Дора и стало вовсе не до того, чтобы бегать
– И все-таки, что делать? – вырвалось у нее.
Дочка, обычно молча погруженная в книжку, неожиданно ответила:
– Почему ты с ним не разведешься?
И эта туда же – мало ей родственников! Все уши прожужжали: «Подумай о детях, Таинька, о детях!». Как будто она о себе думает, честное слово.
– По-твоему, пусть Лешка без отца растет?
Девочка пожала плечами:
– А что такого? Я выросла без отца.
– Положим, ты еще не выросла! – выпалила Таисия. – И закрой книжку, когда с матерью разговариваешь! Что ты там читаешь?
– «Сагу о Форсайтах», – девочка неохотно закрыла книгу, придерживая пальцем страницу.
– Оно и видно; нахваталась… Тебе это еще рано. Вон Жюль Верн стоит – для тебя подписывалась; ты хоть открыть удосужилась? Хоть один том прочитала?
Олька снова пожала плечами. Скучный он, Жюль Верн твой, хотела сказать, но не сказала. Зачем? Про отца, конечно, не надо было – как-то нечаянно вырвалось.
Максимыча, вот кого ей не хватало. Почему-то жила твердая вера в то, что, будь Максимыч жив, он не позволил бы Сержанту… Да при Максимыче не было бы Сержанта в их жизни, Максимыч бы не позволил! А если бы… Если бы и…
Выгнал бы его, как бабушка Матрена когда-то выгнала.
Когда никого не было дома, Олька усаживалась на диван – Максимычев диван, она помнила его столько же, сколько помнила себя, – закрывала глаза и видела себя в бабушкиной комнате, и Максимыч сидел рядом, во всегдашней своей косоворотке, она ни у кого больше таких не видела с тех пор как… с тех пор как Максимыч больше не сидит с нею рядом.
В сказках летают на ковре-самолете – почему же не на диване?.. Кроме того, на нем было очень уютно читать «нелегальную литературу»: лечь на живот, прислонить к валику тяжеленный том «Нивы», и – понеслась душа в рай!
…до первого шороха в прихожей. Такое бывало, и не раз, но теперь Олька стала опытней: успевала спустить книгу за диван, и Максимыч одобрительно хмыкал, улыбался в усы: «Молодца!»
Только он говорил это слово. Он и бабушка.
…«Форсайтов» она дочитает все равно, мать не всерьез выступает, а просто боится, что вот-вот Сержант явится. Когда его подолгу нет, она другая, но все равно зачем-то кидается его защищать. Не только с ней – со всеми: с Ксенией, с бабой Натой, с подругой Олей, хотя видно, что Оля ей нисколько не верит, однако кивает и поддакивает. Как и все остальные, включая родственников. Все сочувствуют, вздыхают, но мать все равно защищает «Вовку».
Зачем, зачем только она жалуется?
А что, если… А если это любовь? Не та, что в любимом Томкином фильме, и не та, что у Томки
И это – любовь?..
У Форсайтов все намного проще. Молодой Джолион ушел от жены, хоть они почему-то не развелись, и жил спокойно, писал акварели. Ирэн тоже не развелась, что было совсем уже непонятно: ведь полюбила архитектора, а мужа терпеть не могла; он вообще не пил, между прочим. Зато Монтегью не только пил, но и деньги проигрывал, и вообще мерзавцем был, однако жена все ему прощала, вот это было самое непостижимое.
Раздался легкий щелчок, и девочка вздрогнула. Это будильник – стрелка перескочила. Без двадцати пяти час. В голом пустом окне отражалась настольная лампочка с покосившимся абажуром, толстая раскрытая книга и руки, подпирающие подбородок – лица видно не было, свет падал на страницы. Сейчас скажет: «Кончай читать, гаси свет!».
Олька посмотрела на диван. Мать спала, уронив голову на раскрытый «Новый мир». Одна рука была согнута в локте, другая вытянута вперед, словно ей должны делать укол в вену. Медленно, чтобы не грохнулась чертова кровать, Олька встала и, не выключая свет, осторожно вытащила журнал.
Господи, сделай так, чтобы он не пришел. Пожалуйста, Господи!..
18
Лариса с досадой выключила радио. Чего уж там – «девчонка» давно не чужая, симпатичная и, как выяснилось, хозяйственная; пускай приводит. Да если б оказалась не хозяйственной, тогда что? Карлушка ее любит, а больше ничего не нужно. Брал какие-то дни за свой счет, ездил знакомиться с Настиными родителями. Ничего толком от него не добиться – как встретили, что за люди… Сказал что-то непонятное: «Начинайте день с какао!», поцеловал в щеку, засмеялся и убежал встречать Настю.
Вот и пойми.
Узнав о готовящейся свадьбе, Ларисины родители вдруг начали проявлять необычную активность. Отец взялся «обеспечить стол», и Лариса устала объяснять, что свадьбы как таковой, то есть свадебного застолья, не предвидится. Спасибо, вмешался сын, охладив деда: «Свадьбы не будет». Побушевав, тот ретировался, но включилась Аглая, вызвавшись «одеть молодых с ног до головы». Что она, всю жизнь прожившая в деревне, под этим подразумевала и как предполагала осуществить, с одним только мизерным доходом со своего огорода, было непонятно. Эта нелепость обсуждалась по телефону, с раздражающими подробностями. В трубке что-то скворчало и потрескивало, словно жарили яичницу.