Светлый град на холме, или Кузнец

Иванько Татьяна

Мне очень нравилось это и нравилось проводить с ним время. Он знал множество историй и сказок, былин и легенд и рассказывал их необыкновенно увлекательно, как умел только он один. Многое из того, что он рассказывал, он придумывал сам, иногда брал какое-то настоящее событие, которое было на самом деле, и из него сочинял целую сказку. Я попросила его записывать, что он и стал делать сразу на двух языках свейском и русском. Свитки с его сказками начали копиться, писари переписывали их, чтобы и другие

люди могли читать и петь.

А Исольф поехал, чтобы помочь мне не забыть о том, что нужно проверить в дальних посёлках, он всегда был толковым и собранным. Но, главное, тётя Сольвейг после истории со Стирборном не позволяла мне оставаться наедине с кем-либо из алаев.

Несколько ратников сопровождали нас. Я первой, на спор доскакала до каменного строения Охотничьего хуса. Стены его были выложены из больших валунов ещё во времена моего прапрадеда Вегейра, между прочим, общего предка для Торбрандов и Брандстанцев.

Смеясь, я обернулась на своих отставших товарищей и, спешившись, вбежала в дом. Быстро, по скрипучей лестнице я побежала было на второй этаж, но вдруг увидела человека, лежащего под лестницей в углу.

Лица не разглядеть, он был весь в грязи и в крови, но живой, я это поняла, ещё не приблизившись к нему. За мной входил Исольф, я остановила его взглядом, указав на раненого.

Исольф понял без слов, подошёл к человеку, нагнулся и сказал в своей манере рублеными фразами:

– Живой. Ранен. Это охотник… – Исольф показал мне трофей бедняги – медвежью лапу.

– Что ж он, один на медведя пошёл? – удивилась я.

Исольф пожал плечами, при его немногословности он сказал достаточно.

Пока я осматривала раненого, подъехал весь наш отряд. Я опасалась, что он ранен слишком серьёзно, и передвигать его нельзя. Но нет, он был скорее измождён, чем сильно изломан. Ратники перенесли его наверх и положили на кровать поближе к очагу, который разожгли тут же. Тёплый воздух поплыл по горнице, раздвигая сырость осени, заползшую в дом, где редко бывали люди.

Раненого раздели, кроме раны поперёк груди от когтей зверя других на нём не было. Но он был без памяти, вероятно от чрезмерной усталости. Я обработала его раны, приготовила питья из вина, молока и мёда, что были у нас с собой, и поила его. Теперь ему надо было только спать, через сутки оправится.

– Интересно, кто он? – сказала я, отходя от ложа.

– Судя по оружию, не из простых, – сказал Боян, а Исольф кивнул. – А раз так и мы его не знаем, то, скорее всего он из Брандстана.

– Тогда отвезём его в Брандстан завтра.

– Ещё и наградят, – засмеялся Боян, – если он знатный хакан.

Все мы засмеялись, я тоже улыбнулась:

– Сложен он… Красивый.

– Я уже ревную, – шутя, сказал Боян.

– И я! – подхватил Исольф.

–

Да ну вас, напились уже! – смеясь, отмахнулась я. – Я пойду спать.

Вскоре все уже спали и даже храпели вповалку. Мне же ночлег был утроен выше этажом на застланном сеном и шкурами деревянном настиле. Я уснула под успокаивающее сопение моих ратников.

На рассвете я проснулась первой, спустилась вниз, на воздух, умылась ледяной водой, в бочке для дождевой воды, стоящей во дворе, уже появилась корочка льда и ледяная глазурь на стенках. Надо будет, уезжая перевернуть, зима скоро, разорвёт в морозы…

В горнице, где спала вся моя свита, густо пахло шкурами и мужскими телами, не мытыми два дня, дружный храп сотрясал бревенчатые стены. Огонь в очаге прогорел – проспали черти. Я подложила хворосту, там ещё тлели угольки и когда ветки занялись и затрещали, сунула несколько поленьев. Скоро тепло опять поплыло по дому, а спящие перестали ёжиться.

Я расчесала и переплела косы, а мои молодцы даже не пошевелились, вот леший заберись, укради меня, они и не заметили бы, куда я делась.

Потом я тихонько подошла к больному, тронула его лоб. Нет, не горячий. Вот и хорошо, значит, раны не заражены. И вдруг, просыпаясь, он схватил меня за запястье, своей большой крепкой ладонью, не вырвешься.

– Кто ты? – спросил он очень тихо, голос немного хриплый, но глубокий густой, я будто слышала его когда-то, странно.

Под щетиной и грязью лица почти не разобрать, и темно ещё в этом углу, где он лежит. Это на меня свет падает от окна, а он в тени. Да и откуда мне его знать, просто, кажется.

– Никто, – так же тихо сказала я. – Я лечила тебя.

– Я что, сильно ранен? – он отпустил мою руку.

– Нет, но шрамы останутся, – я встала.

– Ты уходишь? Останься, чудная дева! – вдруг горячо сказал раненый охотник, приподнимаясь, думаю, если бы держал ещё руку, ухватился бы, хорошо, что выпросталась.

– Спи, ещё рано. Солнце восходит, – сказала я, отстраняясь.

– Ты сама как солнце, – тихо проговорил он.

Я улыбнулась его словам:

– Спи, охотник…

…Золотые лучи раннего утра заливали помещение. Я закрыл глаза, засыпая. Я во сне продолжаю видеть её, как она разбирает, расчёсывает свои упругие русые косы, блестящие лучах восходящего солнца… Мне было хорошо, так хорошо…

Я попал сюда после битвы с медведем. Я ходил и раньше на медведя и не раз, но впервые пошёл в-одиночку. Это, конечно, глупость, но…

А случилось всё так. Мы возвращались из Асбина от Ньорда, где на этот раз мы не воевали, а лишь охотились. Лесов хватает по всей Свее, но таких дремучих, как в Асбине ещё поискать. И дичи там, конечно, как нигде.