Свежий ветер
Шрифт:
Я спросил, как он держится, и получил хмурый ответ, что бывало и лучше. Казалось, капитан постарел на пять лет с тех пор, как я видел его в последний раз. Немного помолчав, Андерсон признался, что мое назначение на «Нормандию» было неслучайным. Как выяснилось, он приложил все усилия к тому, чтобы я находился рядом с Дженой, когда она получила звание Спектра, надеясь, что такие мои качества, как постоянство и основательность смогут сгладить ее резкость и импульсивность. Он сказал, что в тот момент она нуждалась в этом, и, по его оценкам, наша совместная работа дала ожидаемый результат, хотя он и не был уверен, стало ли это следствием моего влияния или же самой миссии. Ничего не выражающим голосом я спросил у него, зачем он рассказывает мне все это. Моему затуманенному горем и алкоголем разуму его слова казались очередным ударом,
В конце концов я поговорил со всеми, в том числе и с Джокером, который, как я с удовлетворением заметил, выглядел так, будто находился в аду. Я не стал делиться с ним своими мыслями по поводу того, что если бы не он, я мог бы сейчас находиться рядом с ней, оплакивая погибших тем днем. Она заботилась о каждом из них, даже если и не показывала этого. Ее забота стоила ей жизни.
Я знал, что нам следовало пережить эту потерю, как и смерть Эшли: оплакать ее, скучать по ней, но продолжать двигаться вперед, став еще ближе друг к другу, но я не был способен на это. Не могли этого сделать и остальные. Оглянувшись кругом, я увидел людей, чей мир только что перевернулся с ног на голову. Даже Андерсон смотрел на фотографию на стене так, словно не мог понять, что она делает там, словно это все - лишь чья-то жестокая шутка. Мы все любили ее, каждый по-своему. Шепард являла собой ось, вокруг которой вращались жизни всех членов экипажа «Нормандии». Без этого корабля и без нее мы были ничем. Я был ничем.
Я ушел довольно рано, а когда следующим утром услышал стук в дверь, то не ответил. Весь день я просто лежал в темноте, слушая, как барабанит по стеклам дождь, и гадая, смогу ли пережить этот удар.
************
Спустя какое-то время рвущая душу на части боль притупилась. Я поражался тому, как мой разум справлялся с потерей: сперва заставил меня страдать от невыносимой тоски, и все, что я мог делать - это жалеть себя и скучать по Джене, а затем, когда худшее осталось позади, тучи рассеялись надо мной, но за ними не оказалось ничего, кроме холодной, мертвой тишины. Словно действие анестезии закончилось, и теперь наконец я мог чувствовать ту боль, которую не сумел бы вынести раньше. Однажды утром я проснулся и обнаружил, что в состоянии смотреть и на себя, и на все случившееся объективно, в состоянии оценивать свои мысли и думать о ней, не скатываясь в пучину страданий.
И стоило мне оглянуться назад, охватить взглядом всю ситуацию целиком, я спросил себя: а стал бы целовать ее, спрыгнул бы с того обрыва, если бы заранее знал, как все окончится?
В первые месяцы после ее смерти, которые я провел, упиваясь своим горем, словно вдова, продолжающая вглядываться в морской горизонт, ответ звучал, как «да, конечно, она стоила чего угодно». Но некоторое время спустя я уже не был так уверен. Когда-то я идеализировал наши отношения, однако вскоре уже не мог вспоминать те дни, что мы провели вместе, не связывая их с долгими неделями, полными страданий, что последовали за ними. В конце концов я поднялся на ноги, отряхнулся от пыли и сказал себе, что перестану жить прошлым. Пришла пора двигаться дальше.
Мне казалось, я неплохо справлялся. После похорон я ненадолго остался в Ванкувере. Находясь в увольнении и пытаясь взять себя в руки, я вызвался обучать подающих надежды молодых биотиков, решив, что ей бы понравилась эта идея. В любом случае это было лучше, чем слоняться по номеру гостиницы, пытаясь унять ноющую боль в груди. Вскоре, однако, этого мне стало мало, и я вернулся к активной службе всего несколькими месяцами позже – я скучал по возможности потерять себя в бою.
Поначалу было нелегко – мне приходилось привыкать сражаться без нее. Разумеется, никто не мог сравниться с ней ни в навыках, ни в скорости, ни в умении работать в команде. Никому не удавалось взаимодействовать с моей биотикой так хорошо, как ей. Все это чертовски раздражало меня – словно мне приходилось всему учиться заново. Но затем я получил повышение до лейтенанта-коммандера, и жизнь начала налаживаться. Ей бы хотелось, чтобы я сумел полностью
Однако вскоре появились эти гребаные рекламные видео с ее лицом и ВИ. Меня едва не хватил удар, когда я в первый раз увидел одну из таких штук. Складывалось впечатление, что Вселенная издевается надо мной, ехидно спрашивая, почему я до сих пор не справился с потерей, при этом зорко следя, чтобы у меня не осталось ни единого шанса сделать это.
В конце концов я совладал и с этим и снова сумел поднять голову, но подошла годовщина гибели «Нормандии».
Я собирался зайти в штаб-квартиру Альянса, сходить к монументу «Звезды Земли», чтобы почтить ее память, но моим планам не суждено было исполниться, и вместо этого я провел тот день на какой-то станции в ожидании нового назначения. Чтобы хоть чем-то занять себя, я купил бутылку ее любимого рома: темного, пряного и теплого, какой была и она сама. Я выпил один стакан и в этот момент услышал ее имя в выпуске новостей: Эмили Вонг – всегда восхищавшаяся ею репортерша - подготовила биографический очерк, отдавая дань уважения. Повернувшись к экрану, я слушал, как журналистка перечисляет невероятные подвиги, совершенные Дженой Шепард во имя Альянса, и, глядя на сменяющие друг друга фотографии Джены – ухмылявшейся, всезнающей и уверенной в себе – изо всех сил старался удержать себя в руках.
Однажды, сумев на некоторое время вынырнуть на поверхность тоски и отчаяния и осознав, что не справляюсь, я побывал у психолога Альянса. Она сказала, что мои переживания «совершенно естественны», сказала, что видеть лицо Джены в толпе – нормально, и в том, что ее вещи, попадавшиеся на глаза, и упоминание имени влекли за собой калейдоскоп образов столь ярких, будто эти события произошли вчера, тоже не было ничего страшного. Она посоветовала хранить о Джене хорошие воспоминания, голограммы и фотографии, но прятать их подальше, чтобы они случайно не попадали мне на глаза. Оказывается, то, что я ощущал резкую боль каждый раз, встретив что-то, напоминающее мне о ней, было в порядке вещей.
Однако понимание того, что мои чувства нормальны, не помогало. Я лишь стал думать о том, что если нам полагается испытывать нечто подобное, то как человечество вообще продолжает существовать? Неужели галактику населяют люди вроде меня, пытающиеся склеить осколки своих жизней воедино, делающие вид, что все хорошо, и при этом не чувствующие ничего, кроме тоски и опустошенности?
Говорят, срок, необходимый на то, чтобы пережить расставание, равен половине времени, проведенного вместе. Мы были вместе – если это вообще можно так назвать – всего месяц, и год спустя, вспоминая крушение, я до сих пор мог вообразить ту разрывающую на части боль, которую мне принесло осознание того, что ее больше нет на свете. Это просто нелепо. Я знал ее вдвое меньше, чем оплакивал. Я все ждал, что наконец мне станет легче, но тщетно: сумасшедшее горе лишь уступило место оцепенению, перемежавшемуся с невероятно яркими кошмарами, вновь открывавшими рану, остававшуюся все такой же свежей.
Еще месяц спустя я прибыл на Цитадель – к счастью, ВИ с ее внешностью практически пропали из виду – чтобы посетить доктора для очередной проверки. В последнее время я все больше использовал свою биотику, испытывая пределы своих сил и поражаясь тому, на что оказался способен. Джена помогла сбросить психологические оковы, не дающие мне прикладывать слишком много усилий, и я обнаружил, что избавившись от страха, мог добиться практически чего угодно, при условии, что выдержит имплантат. Так я оказался в больнице (пусть и ненавидел их), терпеливо ожидая, пока молодая докторша, издававшая заинтересованные звуки на протяжении всей процедуры, закончит осматривать основание моей шеи.
Установив последние усовершенствования, она заявила, что мне не о чем волноваться – я находился в отличной форме для L2, и мой имплантат прекрасно справлялся с возрастающей нагрузкой, однако, по ее словам, мне все же следовало увеличить количество потребляемых калорий. Доктор оставалась все такой же, какой я ее помнил по предыдущим визитам: сначала с Шепард, а затем, по возвращении на активную службу, на обязательных ежеквартальных осмотрах - доброй, разговорчивой, приятной. Мне было комфортно с ней, что довольно удивительно, учитывая, что она вскрывала основание моей шеи и что-то делала с нервными окончаниями.