Свидетельство

Мештерхази Лайош

— Вот глядите, это наш с вами хлеб на целую неделю!

…Молоденький капитан обрадованно схватил альбом и тут же принялся просматривать его, переворачивая лист за листом. Лицо его сияло. Сунув Ласло в руки две буханки хлеба, третью он запихнул ему под мышку и спросил на прощание, какая у него профессия.

— Professor, — ответил Ласло и, вспомнив соответствующее русское слово, повторил: — Учитьель!

— Ага, — кивнул головой офицер. — Haben Sie Kinder? [45]

45

У вас есть дети? (нем.)

— Drei [46] , —

сказал Ласло. Правда, дети были не его, но ведь это и не важно.

— Warten! [47] — воскликнул капитан и, принеся из угла еще один вещевой мешок, принялся извлекать из него яства — большой кусок сала, четыре банки консервов, кулек сахара, баночку чая. Ласло пришлось дважды возвращаться за полученными «в обмен на пластинки» продуктами. Когда он пришел во второй раз, на диске патефона, установленного посередине комнаты, уже вертелась пластинка с «Симфонией литавров». Слушатели расположились кто где: капитан — на каком-то тюке, рядом с ним пожилой усатый солдат, а те двое, что чинили окно, — прямо на полу. Пожилой солдат протянул Ласло два яблока, которые только что до блеска натер рукавом шинели.

46

Трое (нем.).

47

Подождите! (нем.)

Смеркалось. На улице было тихо. Закончили свою работу и телефонисты, и саперы, искавшие мины. В конце улицы багряно пылало небо. Ласло, дойдя до угла, залюбовался багровыми отсветами, игравшими на куполе и в окнах королевского дворца. Два солдата шли ему навстречу, — наверное, какой-нибудь патруль. Через плечо — автомат, в руках — венгерские палаши наголо. Они шли, громко смеясь и помахивая палашами, словно тросточками.

Дюри все еще не было дома. Он вернулся только поздно вечером. Злой, раздраженный. «Семья» уже сидела на кухне за ужином.

— Ну, что там?

Дюри молча отмахнулся.

— Что-нибудь случилось? Ну?

Дюри передернул плечами.

— Добрался только до площади Сент-Яноша. Там у них какой-то грузовик застрял. Давай все сгружать! Говорят: «Мало-мало работать». Я думаю: раз «мало» — отчего же не помочь? А пришлось четыре часа ишачить. И киркой и лопатой вместе с ними дорогу расчищали. Вот и вкалывал до сих пор.

Андришко ехидно рассмеялся:

— Ладно, не горюй! Или жалко трудов стало? Четыре часа поработал в помощь Советской Армии!.. А посмотри, какой ужин тебя ждет!

— Я уже поужинал!

— Вот как? Где ж это? Что ел?

— Ну, во время работы… Они дали. Вот и вам еще принес, — сказал Дюри, шаря в кармане.

— Так чего же ты нос повесил? — рассмеялся Ласло.

— Эх… — глубоко вздохнул Дюри. — Солдаты есть солдаты. Вот о чем речь.

Наступило томительное, тягостное молчание, только беззаботная детвора с наслаждением уписывала намазанный повидлом хлеб.

— Вы знаете, как я немцев ненавидел… Как противны они мне были… Ну, а этих я попросту боюсь. Боюсь — и все тут. Вот работал с ними вместе четыре часа и все время боялся их. Ел вместе с ними — и боялся. Их чужеземного обличья, их крикливых голосов. Языка, которого

я не понимаю… Он на меня орет, вижу — зол, а я не понимаю… А потом — ведь у меня на лбу не написано, что я не бывший нилашист, что я много недель с нетерпением ждал их прихода!.. «Мало-мало работать». А у самого на груди автомат!

Дядя Мартон, не вступая в спор с Дюркой, стал вдруг рассказывать о себе:

— Схватили меня жандармские шпики… передали в руки военной прокуратуры. Две недели просидел в тюрьме на проспекте Маргит. Ждал приговора, хотя он мог быть только одним: смерть. Но в середине декабря тюрьму эвакуировали. Прошел слух, что заключенных отправят в Шопронкёхиду. Погнали нас пешим порядком, под усиленным военным конвоем. А уже вечерело, да и туман был густой. Ну, думаю, мне терять нечего. Высмотрел я один большой такой дом, по виду — с проходным двором. И тут, на мое счастье, трамваи идут — друг другу навстречу! Ну, а главное, конечно, ноги собственные… Целую неделю кочевал я потом от одного товарища к другому, пока вот у вас не нашел по-настоящему надежное местечко. Только в канун рождества узнал, что и домашним моим — жене и дочке — тоже удалось спрятаться. — Дядя Мартон улыбнулся, прищурившись, взглянул на Дюри. — Говорят, наши венгры на Украине, когда занимали какой-нибудь город, начинали с того, что бросали в гражданские убежища связки гранат!

Разговор не вязался. Старый профессор славистики доктор Фабиан начал было рассказывать о нравах, привычках, обычаях русского народа, но веселое настроение, царившее до ужина, так и не вернулось в этот вечер. Ласло сердился на Дюри. А женщины словно заразились от него страхом. В десять вечера все улеглись. Но в двенадцать их разбудил стук в дверь. На пороге стояли двое в русской военной форме. Невысокие, молоденькие, еще совсем мальчишки. Они, не говоря ни слова, обошли все комнаты, светя фонариком в испуганные спросонья лица. Лишь Дюрка — белокурый и светлоглазый — привлек их внимание. Один шепнул что-то другому, но тот махнул рукой:

— Мал еще!

Они обошли весь дом, все пустующие квартиры, спустились в убежище. Документы спросили только у рыжего Шерера.

Так прошел первый день Над городом плыла тишина. Лишь откуда-то очень издалека, словно отзвук пронесшейся грозы, долетал глухой гул орудий.

Вереница армейских повозок завернула на улицу Мико, вероятно, улицы Аттилы уже не хватало. Повозки проковыляли по ухабам, по засыпанному хламом противотанковому рву, по нагромождению обломков двух рухнувших домов и застряли как раз напротив дома Ласло. В убежище спустился военный, нетерпеливо повторяя: «Начальник, начальник». С большим трудом Соботка уяснил, что речь, кажется, идет о нем. Позвали профессора Фабиана — в качестве переводчика.

Военный был очень зол.

— Со вчерашнего дня у вас было достаточно времени, чтобы прибрать улицы! — возмущался он. — Какого черта вы все еще сидите в убежище?

Люди зашевелились, принялись искать кирки, лопаты. Как видно, русские побывали и в соседних домах, потому что по всей улице вдруг пошла работа. Солдаты ждали, некоторые взялись помогать. Но потом они развернули свой обоз и укатили назад, на улицу Аттилы. Женщины тотчас же вспомнили, что пора подумать об обеде, и одна за другой разбежались по домам. В конце концов работать осталось только шестеро. Дом напротив стоял в руинах, оттуда нечего было ожидать подмоги. Мелкий мусор — битый кирпич, черепицу, клубки проволоки, обломки телег — они кое-как убрали: сперва свалили на горы мусора напротив, оттуда он снова сполз на проезжую часть. Тогда начали на лопатах таскать мусор в снарядную воронку, метрах в пятидесяти от дома. Мало-помалу тротуар перед домом стал хоть немного походить на тротуар.