Свидетельство
Шрифт:
На красный флажок партийного комитета, как на огонек, тянулись люди. Это было первое официальное и пока единственное учреждение во всем районе.
Приходили все: те, кто нуждался в враче, кому нечего было есть, кто жаждал работы или искал потерявшихся родных. Люди шли нескончаемой вереницей каждый день, с утра и до вечера, с тысячью забот, тысячью вопросов…
Приходили желавшие восстановиться в партии. Те, что постарше, упоминали о работе в подполье, членстве в социал-демократической партии, ссылались на известных коммунистов.
Поллак пришел с Жужей Вадас. У Поллака теперь уже только на шее да за ушами осталось несколько рыжих завитков. Остальная шевелюра, жидкая и, как всегда,
— Как? — возмутился тот. — Сомневаться во мне? Да я с тысяча девятьсот тридцать второго года в партии! — И, как из рога изобилия, принялся сыпать именами людей, которые могут подтвердить это. — Да и откуда вам, Ласло Саларди, знать, как должен был маскировать свои истинные взгляды коммунист в те годы!
Пришел сгорбленный человек в очках в проволочной оправе, представился: «Янош Стричко — член директории» [48] , — тут же предложил создать «районную директорию» и, сгорая от нетерпения, желал поскорее узнать, вернется ли в Венгрию Бела Кун [49] . Потому что этот Бела Кун знал его в свое время лично, и очень хорошо знал!.. Из Табанского садового хозяйства в первый же день прибыл рабочий-поденщик Шандор Коцка. Коцка, худощавый, уже немолодой человек с удивительно светлыми волосами, чуть постарше Сечи и Ласло, оказался старым членом «Союза сельскохозяйственных рабочих».
48
Директориями назывались в 1919 году, во время венгерской пролетарской диктатуры, органы революционного самоуправления на местах.
49
Бела Кун (1886–1939) — организатор Венгерской коммунистической партии, руководитель пролетарской революции 1919 года в Венгрии. Находился в политэмиграции в СССР.
А на второй день после создания партийного комитета к Сечи ворвался молодой человек с девичьей румяной мордашкой, в нарядной охотничьей шляпке, армейских сапогах, галифе и кожанке на меху и, лихо отрапортовав:
— Эндре Капи. отставной командир венгерских партизан, в ваше распоряжение прибыл! Разрешите предъявить документы? — выложил на стол справку на русском языке о демобилизации и красный — дебреценский — партийный билет.
Всех приходящих Сечи записывал в клетчатую тетрадь: семь человек — в первый день, шестнадцать — во второй, потом еще двадцать… На этом список заканчивался, потому что приема в партию новых членов пока еще не было. Указание ЦК, гласило: собирать старых бойцов — участников движения Сопротивления, членов социал-демократической и профсоюзной оппозиции, имевших рекомендации проверенных, старых коммунистов.
Каждый, кто попадал в клетчатую тетрадку, сразу же впрягался в работу. Ее было много, каждый
Другие партии тоже не заставили себя ждать. Одним из первых пришел старый соц-дем Сакаи. Он привел с собой паренька-наборщика и с гордостью отрекомендовал его: «Мой ученик».
— Так как же мы теперь?.. Одной партией будем или — двумя? Что там наверху решили?
Сечи сказал ему, что будут две партии.
— Ну что ж… Это ведь все равно… Одного ведь хотим… Я, например, взносы с девятьсот седьмого аккуратно каждый год плачу. Председателем был…
Старик колебался, и видно было, что одного слова Сечи достаточно, чтобы он отрекся от своего соц-демовского стажа с «девятьсот седьмого».
Но Сечи радовался уже тому, что социал-демократы объявились и с этим у него не будет больше хлопот.
— Ладно! — попрощавшись, сказал старик. — Пойду разыскивать своих печатников.
И даже не удивился, обнаружив, что его «ученик» Пали Хорват не последовал за ним.
На третий и четвертый день в комитет заглянули два молодых человека — учителя из мужской гимназии напротив. Они хотели бы организовать национальную крестьянскую партию. Официального поручения у них нет, они даже не смогли установить связь со своим центральным руководством, но они давнишние сторонники писателей — «народников», лично знакомы и с Петером Верешем, и с Йожефом Эрдеи.
— Ну что же, прекрасно, — сказал им Сечи, — создавайте крестьянскую партию.
В течение недели начали собираться и сотрудники управления. Застрявшие в Буде чиновники являлись к швейцару, а тот направлял их в новое помещение. Здесь им предстояло таскать мусор, обломки кирпичей, заделывать досками или заклеивать бумагой дырявые окна; они то и дело прибегали в районный комитет клянчить стулья, столы, шкафы, просили реквизировать и на их долю ничейную мебель. Приходили они и за продовольствием, а в обед — на «коммунистический суп». Сечи весь день был в бегах: всюду нужно было присмотреть, как идет работа. Разумеется, советнику Новотному не очень нравилось, что муж бывшей его прислуги — теперь главный коммунист в районе. Однако внешне он всеми силами старался показать, что рад такому знакомству. (Впрочем, супруги Сечи больше не жили у него: они сняли комнатушку у своих знакомых.)
Однажды, придя в районное управление, Сечи застал там Новотного возле небольшой, сердито ворчащей печки за оживленным разговором с каким-то пожилым толстым господином. Незнакомец был в охотничьей, украшенной пучком щетины шляпе, короткой зеленой тужурке и коротких бриджах, заправленных в толстые чулки. Он небрежно ткнул Сечи руку и продолжал разговор:
— Я со своим приятелем, инженером, обошел весь район, спустились мы и к Дунаю. Насколько, разумеется, по нынешним временам человек может и смеет разгуливать по улицам… Страшные разрушения! Нет суммы, в которой можно было бы их выразить. Миллиарды!.. Созидательный труд многих великих поколений!
Незнакомец отчаянно махнул рукой, и взгляд его застыл, словно увидел страшный призрак.
— Господин Сечи, — кивнул на Лайоша Новотный. — Руководитель коммунистической партии нашего района.
Толстяк в коротких штанишках несколько оживился. — А. весьма рад! — Он не улыбнулся. — Озди! Может, слышали? Дёзё Озди — депутат парламента. Пришел к господину советнику, чтобы зарегистрировать в вашем районе организацию партий мелких сельских хозяев.
Было это 19 февраля, через неделю после Освобождения.