Свирепые калеки
Шрифт:
– То есть вы не предадите полковника ни во имя денег, ни во имя любви? Ни даже для того, чтобы спасти жизнь своей девушки? – Свиттерс резко умерил интенсивность взгляда – и озарил юнца улыбкой, что радугой расцветила бы карусель. – Поздравляю! Ты на коне, парень! Ты прошел испытание. – Он протянул руку, но у потрясенного кассира не нашлось сил даже пожать ее. – Я – агент… э-э… По, Одубон По из Центрального разведывательного управления. Как тебе наверняка известно, главная задача ЦРУ сегодня – защищать корпоративные интересы Америки, как, например, полковничьи одиннадцать загадочных трав и специй, от вероломных иностранных конкурентов. Ты играешь важную роль в этой борьбе, друг. Отлично сработано, просто отлично! Твое правительство гордится тобою – я уверен, что и полковник тоже гордился бы, если бы наш обожаемый старый
Свиттерс швырнул юнцу двадцатку.
– Возьми отгул на эту ночь, – посоветовал он. – Уломай какого-нибудь туповатого взрослого купить тебе блок из шести бутылок. Местного производства, разумеется. Сакраменто воистину образцово-показательный американский город, а ты – самый настоящий американский герой! – Свиттерс завел мотор. – Твою девушку я высажу на следующей же остановке! – крикнул он через плечо и с визгом вырулил с парковки, оставляя за собою след из жженой резины – этого количества хватило бы вычернить физиономии всего актерского состава в «Эмосе и Энди» [119] едва ли не на весь сезон.
119
Развлекательная телепередача (просуществовавшая с 1951-го по 1953 г.), основанная на многосерийном радиоспектакле предшествующих лет; первая из телепрограмм, в которой были задействованы только чернокожие актеры; ее персонажи представляли собою карикатурные образы афроамериканцев, типичные для американской поп-культуры.
С куриной ножкой по-кейджански [120] в видавших виды, но не утративших жемчужного блеска зубах он покатил назад, на запад, с ревом устремившись в пылающий, оранжадный закат, – ни дать ни взять месть природы Людовику XIV.
Около десяти – Свиттерс восседал на кровати с пологом на четырех столбиках, обложившись подушками, и читал «Поминки по Финнегану» – в дверь тихонько постучали, и в комнату на цыпочках прокралась Сюзи.
– Ты пропустил ужин, – упрекнула она.
120
Кейджаны – жители южных районов штата Луизиана, потомки канадских французов; славятся своей своеобразной кухней.
– Я поужинал в кафешке. Как там оно?
– Папан бухтит. Хочет знать, с какой стати ты, ну, набросился на его телевизор.
– Понимаю. Хороший вопрос. Я и сам дивлюсь. Наверное, можно сформулировать так: эти несколько дней, что я безвылазно торчу в пригороде, пробудили во мне беса.
– То есть тебя дьявол заставил? – уточнила Сюзи, не то хмурясь, не то усмехаясь.
– Ну нет, родная, ничего подобного. Дьявол не заставляет нас делать что бы то ни было. Так, к примеру, дьявол не превратит нас в подлецов. Скорее, когда мы ведем себя как подлецы, мы создаем дьявола. В буквальном смысле. Наши собственные дела его порождают. И наоборот, когда мы проявляем сострадание, великодушие, милосердие, мы привносим в мир Бога. Но это все к делу не относится. Думаю, если ты скажешь папе, что я набросился на его телевизор из любви к жизни, это будет чистая правда.
– Любовь к жизни, – прошептала Сюзи еле слышно, пробуя фразу на вкус и прокручивая ее в голове, словно сама идея показалась ей настолько незнакомой и новой, что на усвоение ее требовалось некоторое время.
– А что изволила сказать моя матушка? – полюбопытствовал Свиттерс.
– О, она говорит: «Симпомпончик, – иногда она зовет тебя Симпомпончиком, – Симпомпончик – человек-загадка, весь в отца». – Нижняя губа Свиттерса изогнулась в странной, иронической улыбке: вот так бармен выгибает дольку лимона. – Слушай, а чем твой отец по жизни занимался?
– О, он был человек-загадка.
– Человек-загадка, – шепотом повторила девочка, словно вновь осмысливала про себя некое экзотическое, эзотерическое, но такое пикантное понятие, – и на сей раз она загляделась, как ночник высвечивает на его лице сеточку крохотных
Спустя мгновение-другое Сюзи вежливо осведомилась:
– А что ты завтра делаешь?
– Ну, во-первых, я вот думал, просею фатимские фрагменты и набросаю для тебя план.
– Ох, Господи, Свиттерс, какой же ты классный! Я та-ак на это надеялась! Ну, то есть завтра меня не будет. Папа опять везет твою маму за покупками в Сан-Франциско, и они, я так понимаю, не хотят, чтобы я оставалась наедине с тобой в пустом доме. Так что после школы я пойду к подруге, а потом Брайан ведет меня на свой футбольный матч.
– О, так наш Брайан – спортсмен?
– Нет, он сам не играет. Он капитан болельщиков.
Свиттерс расцвел.
– Ах, капитан болельщиков? Он, часом, ночами в «KFC» не подрабатывает?
Она замотала лютиковой челкой в знак отрицания.
– Ох, я попытаюсь сбежать пораньше. Ну, типа после первой четверти. Думаю, домой меня подбросят. А предки вернутся из Сан-Франциско не раньше десяти. Они сами сказали.
– А зачем ты пораньше сбежишь с матча и приедешь домой?
Опустив пушистые ресницы так низко, что они едва не смели румянец с ее щек, девочка серьезно – о, как серьезно! – проговорила:
– Чтобы побыть с тобой.
Она неловко скользнула к нему в постель, поцеловала его поцелуем кратким, но влажным, убрала одну из его рук с обложки «Поминок по Финнегану» и положила ее по соседству от своей промежности.
– Я хочу остаться с тобой обнаженной, – выпалила она, тихо, но горячо – точно струя пара ударила в воздух.
Свиттерс с трудом сглотнул, словно проталкивая внутрь себя гусиное яйцо. Когда же гортань перестала вибрировать, он переспросил:
– Ты уверена?
Она торжественно кивнула.
– Я… мне так кажется. Ты мой… мой… Но я… Я приеду, если смогу. Может не получиться.
На следующий день весь дом остался в распоряжении Свиттерса. Он провалялся в постели до тех пор, пока не услышал, как «мерседес» выкатился из трехместного гаража и взял курс на модные лавки Мейден-лейн. Тогда Свиттерс позавтракал – ореховым маслом и бутербродами с соевым беконом, удобно расположившись снаружи, у плавательного бассейна. Бассейн был пуст – сезон уже закончился – и сверху накрыт листом синего пластика, при виде которого Свиттерс на краткую долю мгновения мысленно вновь перенесся на «Деву» Инти, под изодранный навес, с помощью которого плоскодонка тщетно пыталась защититься от южноамериканского солнца. В ноябре солнышко Сакраменто в подобном обуздании не нуждалось, хотя, безусловно, здесь оно грело теплее, чем в Сиэтле. Площадка для игры в гольф, примыкающая к оштукатуренному дому на ранчо, что Юнис выиграла в брачную лотерею, была зелена, как последний коктейль Сократа, однако между ею и прибрежной грядой на западе и горами Сьерра-Невада на востоке все было настолько янтарно-желтым и желтовато-коричневым, пропыленным и побитым молью, что напомнило ему семейство львов во второразрядном зоопарке. Эти зрительные овсяные хлопья, но без молока, похрустывали у него в глазах, и Свиттерс думал про себя, что ежели бы ему довелось пересекать эту стерню сразу после того, как пшеницу и ячмень уже убрали, так в кресле ему было бы куда удобнее, чем пешком. Даже стальные подошвы Инти такого не выдержали бы.
Покончив с завтраком, Свиттерс решил помедитировать. Начать всегда бывало непросто – его внутренние мыслительные и словоизвергательные реки текли слишком быстро, затапливая и снося буддийские плотины, – а в то утро включиться и вовсе не получалось. Впрочем, Бобби учил его не дергать вентилей, так что он посидел некоторое время пассивно и безучастно, не вызывая мыслей намеренно, но и не пытаясь глушить их, и со временем поток пошел на убыль – если не считать одной-единственной неиссякаемой струйки, источник которой заключался в Сюзи. Спустя примерно час Свиттерс подумал: «Да какого черта!» – и сдался. В продолговатый мозг он Пустоту не впитал и не вобрал, но подобрался к Пустоте ближе, чем аэропорты – к большинству крупных городов; перед ним уже блеснули ее незримые горизонты, он уже вдохнул ее лишенные запаха дымы, а поскольку Пустота вечна, Свиттерс знал, что никуда она не денется и в следующий раз, как он возьмет билет в нужном направлении. Просто сегодня не складывается. Сегодня, к добру или к худу, день размышлений о Сюзи.