Свобода
Шрифт:
— Разумеется. Я поставлю вам огромную порцию мартини. Если угодно — даже не одну.
— И вы тоже должны выпить. Хотя бы разок, — сказала Лалита. — Сделайте ради такого случая исключение.
— Не исключено, что мартини меня убьет.
— Значит, вы выпьете светлого пива. А я три мартини, и потом вам придется нести меня в номер на руках.
Уолтеру не нравилось, когда Лалита говорила такие вещи. Эта отважная молодая женщина — в сущности, единственная радость его жизни в последнее время — сама не понимала, что говорит. Лалита не сознавала, что физический контакт между работником и нанимателем — неподходящая тема для шуток.
— После трех мартини у вас есть все шансы понять, что значит «снесло крышу», — сказал Уолтер,
— Когда вы напивались в последний раз? — поинтересовалась Лалита.
— Никогда.
— Даже в старшей школе?
— Ни разу.
— Уолтер, но это же невероятно. Вы непременно должны попробовать. Иногда бывает так приятно выпить. От одной кружки пива алкоголиком не станешь.
— Меня не это беспокоит, — сказал Уолтер, одновременно задумавшись, искренен ли он. Отец и старший брат — тяжкий крест всей его юности — были алкоголиками, да и жена, на глазах превращавшаяся в проклятие его зрелых лет, имела несомненную тягу к спиртному. Свое безупречное воздержание Уолтер считал чем-то вроде тихого бунта — в молодости он хотел как можно меньше походить на отца и брата, а потом неизменно оставался настолько же ласков с Патти, насколько она в нетрезвом виде бывала недобра к нему. Это был один из способов их сосуществования: Уолтер был всегда трезв, Патти порой напивалась, и ни один из них ни разу не предложил другому измениться.
— Тогда что же вас беспокоит? — спросила Лалита.
— Неохота менять образ жизни, который не подводил меня на протяжении сорока семи лет. Если ничего не сломалось, зачем чинить?
— Но это же весело. — Лалита резко крутанула руль, обгоняя машину с вихляющим прицепом. — Я непременно угощу вас пивом и заставлю сделать хотя бы один глоток, чтобы отпраздновать.
Лиственный лес к югу от Чарльстона даже теперь, в канун равноденствия, представлял собой суровую картину — чередование серых и черных тонов. Но через пару недель теплый южный воздух должен был превратить леса в сплошное зеленое полотно, а еще через месяц вернувшиеся из тропиков птицы наполнят их песнями, но Уолтеру казалось, что серая зима — самое естественное состояние для северных лесов. Лето было просто случайной удачей, которая выпадала им раз в год.
Утром в Чарльстоне они с Лалитой и местными поверенными выступали от лица директоров промышленного треста «Лазурные горы» — Нардона и Бласко, предъявив все документы, необходимые для того, чтобы начать снос домов в Форстеровой низине и освободить четырнадцать тысяч акров земли, необходимых для ведения открытых горных разработок. Представители Нардона и Бласко подписали груды бумаг, приготовленных адвокатами треста за последние два года, вынудив угольные компании принять целый пакет соглашений и передать изрядное количество прав, — все это, вместе взятое, гарантировало, что истощенная добычей территория навсегда останется заповедной. Вин Хэйвен, председатель треста, присутствовал на собрании виртуально и потом позвонил Уолтеру, чтобы поздравить. Но настроение у Уолтера было отнюдь не праздничное. Он наконец добился того, что с лица земли будут стерты десятки красивых лесистых холмов и чистых, полных жизни рек. Чтобы добиться этого, Вину Хэйвену пришлось уступить права на добычу полезных ископаемых — на двадцать миллионов долларов! — различным газовым компаниям, после чего предстояло передать доход преемникам, к которым Уолтер не питал теплых чувств. И зачем? Чтобы создать «заповедник для вымирающих видов» — клочок земли, который можно накрыть почтовой маркой на карте Западной Вирджинии.
Уолтер, раздосадованный на весь мир, чувствовал себя похожим на эти серые северные леса. Лалита, которая родилась в теплой Южной Азии, была воистину солнечной натурой, и благодаря ей в душе Уолтера порой на мгновение воцарялось лето. Он радовался исключительно тому, что, добившись «успеха» в Западной Вирджинии, они смогут двинуться
— Ладно, — сказал он. — Я немножко выпью. В вашу честь.
— Нет, Уолтер, в вашу. Это ведь все вы сделали.
Он покачал головой, подумав, что Лалита себя недооценивает. Без ее тепла, обаяния и смелости сделка с Нардоном и Бласко, возможно, провалилась бы. Конечно, основные идеи исходили от него, но кроме идей Уолтер мало что мог предложить. Основным двигателем была Лалита. Поверх полосатого делового костюма, в котором она присутствовала на утренней встрече, девушка накинула нейлоновую ветровку — ее роскошные черные волосы лежали в капюшоне, точно в корзине. Смуглые руки крепко держали руль, серебряные браслеты соскользнули с обнаженных запястий на манжеты куртки. Было много вещей, за которые Уолтер терпеть не мог современную эпоху — и автомобильную культуру в частности, — но уверенность молодых женщин за рулем, эта автономия, которую они отвоевали за последние сто лет, к ним не относилась. Равенство полов, воплощенное в аккуратной ножке Лалиты, давившей на педаль газа, заставляло Уолтера радоваться тому, что он живет в двадцать первом веке.
Главный вопрос, с которым он столкнулся в качестве представителя треста, состоял в том, что делать с двумя сотнями семейств — по большей части очень бедных, — которые жили в домиках и трейлерах на крошечных клочках земли, на территории будущего Общеамериканского птичьего заповедника. Кое-кто из этих людей все еще трудился в угольной промышленности — в забое или за баранкой, но в основном они сидели без работы и развлекались стрельбой и ездой на квадроциклах, разнообразя семейное меню дичью, которую удавалось подстрелить в горах. Уолтер немедленно решил выплатить компенсацию как можно большему количеству семейств, прежде чем деятельность треста привлечет общественное внимание; кое-какие горные участки ему удавалось выкупить всего по двести пятьдесят долларов за акр. Но к тому моменту, когда его попытки умилостивить местных защитников природы потерпели крах и некая сумасшедшая активистка по имени Джослин Зорн организовала кампанию против треста, на территории будущего заповедника еще проживало около ста семей — преимущественно в долине Девятимильного ручья, по пути к Форстеровой низине.
Вин Хэйвен обнаружил шестьдесят пять тысяч акров земли, идеально подходящей для создания заповедника. Права на них принадлежали всего трем корпорациям, две из которых были безликими холдинговыми компаниями, а третья целиком принадлежала семье Форстеров, которая перебралась сюда более века назад и с тех пор наслаждалась жизнью на изобильном побережье. Все три компании владели этой землей с обязательством сохранять на ней лес, и у них не было ровным счетом никаких причин не продать ее тресту по рыночной цене. Также вблизи от «Лазурной сотни» находилась огромная, богатая залежь каменного угля, по форме напоминавшая песочные часы. До сих пор никто ее не разрабатывал, поскольку округ Вайоминг — место весьма отдаленное и холмистое даже по меркам Западной Вирджинии. Всего одна узкая дорога, непроезжая для грузовиков, вилась по горам вдоль Девятимильного ручья. В конце долины, в самом узком месте «песочных часов», находилась Форстерова низина, где обитали друзья и родичи Койла Мэтиса.
В течение многих лет Нардон и Бласко безуспешно пытались договориться с Мэтисом, но добились лишь прочной неприязни. Среди бонусов, которые Вин Хэйвен предложил угольным компаниям на первом этапе переговоров, было и обещание избавить их от Койла.
— Совместная деятельность — великая сила, — объяснял Хэйвен Уолтеру. — Мы — новички в этой игре, и у Мэтиса пока что нет повода на нас злиться. Я умаслил Нардона, пообещав заняться Мэтисом. Немного доброжелательности, которая не стоит мне ни цента — исключительно потому, что я, к счастью, не Нардон. Но она принесет мне пару миллионов.