Свобода

Франзен Джонатан

— Патти, — позвал он так, чтобы она наверняка услышала, если не спит.

Кац прислушался, до звона в ушах.

— Патти, — повторил он.

Его тело не верило, что она спит, но, возможно, Патти просто не было в комнате — а Кацу отчего-то не хотелось открывать дверь и проверять самому. Недоставало легкого поощрения, подтверждения того, о чем говорили инстинкты. Он вернулся на кухню, доел пасту, прочел «Таймс». В два часа ночи, все еще пьяный от никотина, с растущим раздражением, Кац вновь пошел наверх, постучал в дверь и вошел.

Патти сидела на кушетке в темноте,

по-прежнему в спортивном костюме, и смотрела в никуда, сложив руки на коленях.

— Прости, — сказал Кац. — Ничего, что я заглянул?

— Ничего, — ответила она, не глядя на него. — Но лучше давай пойдем вниз.

Ощущая незнакомую тяжесть в груди, он спустился по черной лестнице на кухню. Это было сексуальное предвкушение, которого Кац не испытывал, казалось, со времен ранней юности. Патти, пройдя на кухню вслед за ним, закрыла лестничную дверь. Она была в мягких носках — их обычно носят немолодые женщины с усталыми ногами. Без каблуков она все равно была высокой — это, как всегда, приятно удивило Ричарда, и он вспомнил строчку из собственной песни: о том, что тело Патти словно создано для него. Вот к чему пришел постаревший Кац — он мог растрогаться от собственных стихов. И это предназначенное для него тело по-прежнему было весьма красиво, ни одна линия не резала глаз — что, несомненно, было результатом многочасовых занятий в спортзале. Крупными белыми буквами на черной футболке было написано «Выше!».

— Я хочу чаю с ромашкой, — сказала она. — Будешь?

— Конечно. Кажется, такого никогда не пробовал.

— Жизнь прошла мимо тебя.

Патти зашла в кабинет и вернулась с двумя чашками кипятка, в которые бросила чайные пакетики.

— Почему ты не ответила, когда я поднялся в первый раз? — спросил Кац. — Я сидел на кухне два часа.

— Наверное, просто задумалась.

— Ты решила, что я ушел спать?

— Не знаю. Я просто думала… ни о чем, если ты меня понимаешь. А потом поняла, что ты наверняка захочешь со мной поговорить и что я обязана это сделать. И вот я здесь.

— Ты вовсе не обязана…

— Нет-нет, все в порядке, давай поговорим. — Она села за стол напротив Каца. — Хорошо прошел вечер? Джесси сказала, вы пошли на концерт.

— Мы — и еще восемьсот двадцатилетних мальчишек и девчонок.

— Ха-ха. Бедняжки.

— О, Уолтер отлично провел время.

— Не сомневаюсь. Он с таким энтузиазмом относится к современной молодежи.

Нотка неудовольствия в ее голосе воодушевила Каца.

— Я так понимаю, у тебя другая точка зрения?

— В общем, да. Мне никто не нужен, кроме собственных детей. Мои мне по-прежнему нравятся. Но остальные меня не волнуют.

Ее заразительный смех остался прежним. Несмотря на новую прическу и макияж, Патти теперь выглядела старше. Возраст работал только в одном направлении, и это было так очевидно, что внутренний голос советовал Кацу бежать, пока еще возможно. Он последовал инстинкту, приехав сюда, но между инстинктом и планом, как ему теперь становилось понятно, была большая разница.

— А что тебе в них не нравится? — спросил он.

— С чего бы начать? Во-первых, вьетнамки. Шлепанцы. Я их терпеть не могу.

Как будто весь мир — это их спальня. И они даже не слышат это постоянное шлеп-шлеп-шлеп, потому что у них наушники в ушах. Стоит мне встретить на улице очередного подростка, как я немедленно прощаю сволочей-соседей, потому что они по крайней мере взрослые. Они хотя бы не ходят в шлепанцах и не стремятся доказать, какие они рассудительные и спокойные по сравнению с нами, старшими. Это меня раздражает, терпеть не могу видеть голые ноги в метро. Впрочем, всем остальным, наверное, приятно смотреть на красивые пальчики. Идеальные, восхитительные ноготки. Злятся только женщины, которые, к сожалению, уже слишком стары, чтобы заставлять окружающих любоваться пальцами у них на ногах.

— А я даже не заметил, что шлепанцы в моде.

— Жизнь и впрямь прошла мимо тебя.

В ее голосе было что-то механическое и несвязное — никакого знакомого поддразнивания, к которому Кац привык. В отсутствие поощрения исчезло и желание. Он начал сердиться на Патти за то, что она не такова, какой он ожидал ее увидеть.

— А кредитки? — продолжала она. — Пользоваться кредиткой, чтобы купить хот-дог или жвачку… Наличные — это же так старомодно. Я права? Наличные заставляют заниматься сложением и вычитанием, и вдобавок нужно уделить внимание человеку, который отсчитывает твою сдачу. В течение нескольких секунд ты уже не стопроцентно бесстрастен, тебе приходится покинуть собственный маленький мирок. Но кредитка тебя спасает — ты безразлично даешь ее продавцу и безразлично получаешь обратно.

— Да, примерно так и выглядела сегодняшняя толпа, — признал Кац. — Славные ребята, но чересчур погруженные в себя.

— Впрочем, лучше смириться. Джессика говорит, ты все лето будешь общаться с молодежью.

— Может быть…

— А я думала, ты уже окончательно решился.

— Да, но сейчас подумываю о том, чтобы отказаться. В общем, я так и сказал Уолтеру.

Патти встала, чтобы выбросить чайные пакетики, и замерла спиной к нему.

— Значит, это твой единственный визит, — сказала она.

— Да.

— Тогда мне следует извиниться за то, что я не спустилась раньше.

— Ты можешь в любое время навестить меня в городе.

— Да. Если пригласишь.

— Я тебя приглашаю.

Патти обернулась и прищурилась:

— Не играй со мной, ладно? Я не хочу видеть твою темную сторону, меня от этого тошнит. Договорились?

Он пристально взглянул на нее, пытаясь доказать, что говорит искренне, — пытаясь внушить это самому себе, — но взгляд Ричарда, казалось, только рассердил ее. Патти, качая головой, отступила в дальний угол.

— Как вы ладите с Уолтером? — сердито спросил он.

— Не твое дело.

— Целый день только и слышу. Что ты хочешь сказать?

Она покраснела:

— Что это не твое дело.

— Уолтер говорит, что не ахти.

— Что ж, так и есть. По большей части. — Патти вновь покраснела. — Но ты-то беспокоишься только об Уолтере, ведь так? О своем лучшем друге. Ты уже сделал выбор и дал мне понять, чье счастье тебя волнует больше. У тебя был шанс — и ты предпочел Уолтера.