Свободен для любви
Шрифт:
— Иди ко мне!
Я оглянулся — и обмер. Обнаженная, Китти выглядела даже прекраснее, чем я мог мечтать! Обнаженная? Ах, черт!..
Я вскочил как ошпаренный.
— Вызови такси! — визгливо заорал я, не узнавая собственного голоса. — Скорее!
Господи, и как же я теперь объяснюсь с министром строительства?
Глава 11
Вбежав в приемную, я обнаружил на смотровой кушетке записку, на которой аккуратным почерком было начертано:
Дорогой доктор!
По-видимому,
Искренне Ваш,
Джордж Бичем.
Что ж, по моей вине Пиф-Паф утратил ценного пациента, однако благородный политик сумел спасти мне не только честь, но и профессиональную карьеру. Я искренне пожелал ему стать премьер-министром, а потом старался прочитывать в газетах все его речи.
А вот перед доктором Поттер-Фиппсом я повинился только в день расставания.
— Неужели? — спокойно спросил он. — Бедняжка Китти! Представляю, каким ударом стало для нее ваше поспешное бегство. Придется мне навестить ее и попытаться привести в чувство.
— Это еще не все, — скорбным тоном сказал я. — Никаких Гималаев на самом деле не существует.
Пиф-Паф изумленно вскинул брови.
— В том смысле, что моей ноги там никогда и близко не было, — поправился я. — Сперва я не хотел признаваться, но вы были так добры ко мне… Я больше не в состоянии кривить душой перед вами.
К моему изумлению, Пиф-Паф расплылся в улыбке.
— Как я рад, мой мальчик! — воскликнул он. — Даже представить себе не можете. Там ведь сам черт ногу сломит! Даже приткнуться некуда: кругом один лед со снегом. А какие у вас дальнейшие планы?
— Я хотел бы пока пожить в Лондоне и подготовиться к экзаменам. Благодаря вам мне удалось поднакопить немного денег. А по уик-эндам я рассчитываю зарабатывать, подменяя других врачей на дежурствах. Между нами, — разоткровенничался я, — я еще не оставил надежду стать хирургом.
— Что ж, удачи вам, мальчик мой, — снисходительно произнес Пиф-Паф, словно перед ним стоял школьник, который только что признался в своем горячем желании стать автомехаником. — Меня тоже всегда привлекала хирургия. Есть в этой профессии нечто завораживающее. Дайте мне знать, вдруг я смогу быть вам чем-нибудь полезен. Вам, наверное, деньги нужны? Секретарша вам выдаст — сами знаете, я финансовые дела не обсуждаю.
Мы обменялись рукопожатием, и двери медицинской синекуры закрылись для меня навсегда.
Я отложил уже достаточно, чтобы расплатиться с «Вилсоном, Верескиллем и Возлюблингером» и прожить полтора месяца, готовясь к экзаменам в Королевский хирургический колледж. Продолжая снимать комнатушку в Бейсуотере, я запасся взятыми в библиотеке
Согласно давно установленным правилам к заключительному экзамену допускались лишь сдавшие анатомию с физиологией — предметы, которые студенты-медики проходили на втором курсе и начисто забывали уже к четвертому. И вот теперь мне предстояло освежить курсы, над которыми я корпел бессонными ночами пять лет назад. При этом я прекрасно понимал, что мнемонические прибаутки, коими мы забавлялись в студенческие годы, вроде вот этих строчек про блуждающий нерв:
Оставляя мозжечок, Этот нерв, как паучок, Покидает мозг и шею, Пробирается в трахею. Его длинные цепочки Помогают даже почкам. Он блуждает в организме — Длинный, как пик Коммунизма [10] , —10
Перевод А. Санина.
уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.
Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.
Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь, еще будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике — сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-роу было все равно что приехать в «роллс-ройсе» на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.
Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжин претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал: