Свободные отношения

Дюжева Маргарита

— Угу, — произносит многозначительно, — значит, встреча отменяется?

— Да. Извини. Давай, в следующий раз?

— Договорились, — он все так же беспечен, — в следующий, так в следующий. Ну все, бывай.

— Пока.

Разговор завершен, а я так и стою, прижимая трубку к уху, слушая унылые гудки. Ничего не хочу.

Забираюсь в кровать, натягиваю одеяло до ушей и прикрываю глаза, надеясь, что хоть сейчас страшные картинки прошлого не набросятся на меня со всех сторон.

Мне кажется, я прирастаю к кровати, проводя на ней целые дни, отвернувшись

носом к стенке и считая крапинки на пестрых обоях. Превращаюсь в амебу, которой нет ни до чего дела. Понимаю, что так нельзя, но мне все равно. Мне плохо.

Через пятнадцать минут раздается звонок в дверь. Дергаюсь, но не встаю. Я никого не жду, в соцопросах участвовать не собираюсь, соли соседям не одолжу, и вообще меня нет дома.

Еще один звонок. И еще один и еще. Спартак-чемпион в исполнении дверного звонка — то еще удовольствие.

Недовольно закатив глаза, все-таки встаю и иду открывать. Потому что знаю, кто там за дверью.

Пока иду, он зажимает кнопку звонка, оглушая непрерывной трелью, от которой волосы дыбом встают.

— Илья! Хватит буянить! — ворчу, распахивая дверь.

Мартынов продолжает давить на кнопку, при этом смотрит на меня, нагло вскинув бровь. Типа, давай, останови меня.

С недовольным сопением висну у него на руке, стаскивая палец с кнопки.

— Да прекрати ты! — сердито пыхчу, а он лишь усмехается:

— Уже прекратил. Хреново выглядишь.

В животе ком ядовитый снова шевелится.

— Знаю, — соглашаюсь обреченно, за что получаю быстрый цепкий взгляд.

Он делает шаг ко мне, потом еще один и еще. Заставляя пятиться назад.

В результате я отступаю, и он беспрепятственно перешагивает через порог. Не дожидаясь дальнейшего приглашения, разувается, вешает куртку и идет мыть руки, а я только провождаю его растерянным взглядом.

Зачем он пришел! Я же сказала, что не в форме, что нет настроения, что никого не хочу видеть? Или ни черта не сказала? Все это было только в моей голове?

Илья выходит из ванной с закатанными до локтя рукавами и по-хозяйски бродит по квартире, суя свой любопытный нос везде.

— М-дада, — тянет, когда обход завершен, — ну и срач.

— Я же говорю, болела!

— Чем? Сибирской язвой? Переломом всех конечностей? Варь, лапшу на уши не вешай. Ты сумасшедшая чистюля и даже с жаром под сорок начнешь мыть пол, если найдешь на нем какую-нибудь несчастную крошку. Что у тебя случилось?

— Ничего, — жму плечами, — все нормально.

— Голос замогильный, вид как у привидения, дома завал, — обводит рукой комнату, — и ты говоришь, что все нормально?

— Не преувеличивай.

— Даже не думал преувеличивать. Ты в зеркало смотрелась? Знаешь, какой у тебя видок?

Знаю. Неманов просветил:

— Скучная. Никакая. Серая, — выдаю, не в силах сдержать горечь.

Илья пристально смотрит на меня. В голубых глазах колючие льдинки сверкают.

— Та-а-ак. Давай, рассказывай. Что у тебя тут произошло. И не надо пудрить мозги относительно своей болезни.

— Что тебе рассказать?

— Все.

— Поверь,

Мартынов, тебе это не надо. Это мои проблемы, и я с ними как-нибудь сама справлюсь.

— Виду я как ты справляешься. Все колись.

Ну я и раскололась. Рассказала ему все, что произошло в те месяцы, пока его не было в стране. Ничего не утаивала, не приукрашивала. Правда, как она есть. Про Неманова. Про нашу совместную жизнь. Про то, какой дурой я была. Про Ирку. Рассказываю, а у самой голос хрипит и слезы из глаз катятся. А уж когда дошла до того момента, как застукала Ромку с подругой, как мы с ним разговаривали в последний раз — просто прорвало. Разревелась, уткнувшись лицом в ладони, так горько и надсадно, что Мартынов даже растерялся. Забегал вокруг меня засуетился. Воды принес:

— Пей!

— Не хочу.

— Пей, я тебе говорю! — насильно стакан всовывает.

— Что ты ко мне пристал с этой водой? — отталкиваю от себя его руки.

— Да потому что понятия не имею, как тебя успокаивать! — сердито огрызается он.

— Я спокойна, — всхлипываю в голос и снова реву.

— Варя, хватит! Уймись!!! Я тебя сейчас в душ затолкаю! — рычит угрожающе.

— Не надо в душ, — икаю от рева, по лицу слезы размазываю, пытаясь успокоится. Этот ведь шутить не станет, запросто затолкает под холодную воду. Помню, как в детстве в речку скидывал и не раз.

Кое-как беру себя в руки, успокаиваюсь и внезапно становится стыдно оттого, что истерику перед ним закатила.

— Извини. Накрыло. Словно нарыв лопнул.

— Угу, — ворчит Илья, потирая шею, — я от такого концерта, если честно, охренел.

— Прости.

— Хватит извиняться.

— Ты не должен был этого увидеть.

— Это точно, — хмыкает и усаживается рядом, — мы мужики — народ нежный. Нам такое показывать нельзя.

— Извини…

— Еще раз извинишься — рот скотчем заклею.

***

— Значит, пока я по стажировкам мотался, ты решила в любовь поиграть?

— Я не играла.

— Догадываюсь. Ты никогда не играешь. У тебя всегда все серьезно. Если учеба, то красный диплом, даже желательно два. Если читать «Войну и мир», то все четыре тома. Если любовь, то с первого раза и навсегда.

— Разве это плохо?

— Я не знаю, — жмет плечами, — судя по тебе, хорошего мало.

Мне нечего ответить. Рассматриваю свои бледные ладони, взглядом нахожу линию любви. Неровная, прерывистая с перегибами. Все как в жизни. Не могу удержаться от грустного вопроса:

— Вот скажи, как можно было так поступить?

— Ты о ком? О нем? О ней?

— О них. Это ведь подло, грязно. Это какими людьми надо быть, чтобы вот так запросто?

— Обычными, — спокойно отвечает Мартынов. — каждый живет так, как ему нравится.

— Но это ведь неправильно! Так нельзя!!! — с досадой всплеснула руками.

— Кто сказал? — в этот момент он чем-то Неманова мне напомнил.

— Никто не сказал. Это очевидные вещи.

Илья смотрит на меня долгим, непонятным взглядом, потом качает головой и произносит.