Свободные размышления. Воспоминания, статьи

Серман Илья Захарович

Исследователи предпочитали объяснять выбор баллад сходством сюжетных коллизий с тематикой лирических стихов самого Жуковского, тем более что некоторые из баллад этого времени явственно перекликаются с его же «песнями» и «романсами», в которых доминирует тема несчастной любви и насильственной разлуки. Это «Людмила» и «Светлана» (1808 – 1812), «Алина и Альсим» (1814), «Эльвина и Эдвин» (1814), «Эолова арфа» (1814).

В этом убеждала и хронология: исследователям хорошо было известно, что именно в 1814 – 1815 годах Жуковский вел драматическую борьбу с Е.А. Протасовой, категорически не разрешавшей своей дочери Маше стать женой Жуковского.

Но как быть с балладами, которые не

имеют никакого отношения к этой теме? В таких балладах, как «Адельстан» (1813), «Варвик» (1814), «Кассандра» (1809), «Ахилл» (1814), «Старушка» (1814), вообще нет темы любви, которую мы привыкли вычитывать изо всех стихов Жуковского. Отметим, что баллады, условно говоря, «с любовью» и баллады «без любви» появляются вперемежку, как это видно из датировок.

Можно предположить, что выбор баллад для перевода определялся не наличием любовной темы, а чем-то другим, что Жуковскому было нужно в эту эпоху его поэтической деятельности.

Что же общего есть в балладах названного десятилетия, если не воспринимать содержание и развитие сюжета как нечто условное, как рамку, не требующую объяснения?

Это общее – непременный мотив смерти, входит ли она в сюжет как его разрешение или как предчувствие ее неминуемости («Кассандра», «Ивиковы журавли», «Ахилл»).

Сюжетно смерть в балладах Жуковского может быть мотивирована различно: тоской по возлюбленному, ревностью, соперничеством честолюбцев, расплатой за союз с нечистой силой.

Тема смерти перешла к Жуковскому из общего наследия XVIII века, но в его масонском варианте. Она появляется в его ранних элегиях («Сельское кладбище», «Покинутая деревня», «Вечер»), но с существенной для ученика масонов поправкой: смерть у него не прекращает духовного общения живых и умерших:

Ах! нежная душа, природу покидая,Надеется друзьям оставить пламень свой.……………………………………….Их сердце милый глас в могиле нашей слышит,Наш камень гробовой для них одушевлен…(1, 32)

В балладах на этом общении между собой живых и умерших держится, в сущности, весь сюжет, все содержание действия и развитие событий. Но при этом следует отметить существенное различие между, условно говоря, балладами о любви (несчастной и потому, как правило, кончающейся смертью) и балладами, в которых действуют другие страсти, а психологической доминантой является ожидание или предчувствие смерти.

В балладах на любовную тему смерть у Жуковского оказывается не концом любви, не моментом окончательной гибели любящих; разлученные насильственно в жизни, они после смерти продолжают жить взаимным чувством, оно оказывается той силой, которая преодолевает все земные препятствия и торжествует свою победу «там», в ином мире.

В балладе «Эолова арфа» Минвана, узнав о смерти своего возлюбленного,

…лишь вечер, ходила на холмИ, звукам внимая,Мечтала о милом, о свете другом,Где жизнь без разлуки,Где всё не на час…

И в финале баллады мы узнаем, что мечта Минваны о встрече с возлюбленным после смерти сбылась:

Когда от потоков, холмов и полейВосходят туманыИ светит, как в дыме, луна без лучей, —Две видятся тени:Слиявшись,

летятК знакомой им сени…

В балладе «Эльвина и Эдвин» смерть для Эльвины – это преддверие встречи с возлюбленным, с которым она была насильственно разлучена. Обращаясь к матери, она говорит:

Благослови… Зовут… Иду к Эдвину…

В балладах этого типа смерть не воспринимается персонажами как антижизнь; смерть для них – иная жизнь, более радостная.

Позднее Жуковский об этом сказал в письме к Гоголю: «… душа со своими земными сокровищами, со своими воспоминаниями, со своей любовью, с ней слитыми и, так сказать, укрепленными смертию, переходит в мир без пространства и времени; она слышит без слуха, видит без очей, всегда и везде может сопутствовать душе, ею любимой, не отлученной от нее никаким расстоянием» 270 .

270

Жуковский В.А. Сочинения. 8-е изд., под редакцией П.А. Ефремова. СПб., 1885. Т. 6. С. 81.

В балладах, сюжет которых основан на преступлении, чаще всего на убийстве, сознание главного героя так же, как в балладах о любви, проникнуто ожиданием смерти. Но это не радостное ее ожидание, а ужас сознания ее неизбежности.

Та душевная тревога, в которой живут персонажи «Адельстана» или «Варвика», передается читателю как чувство ужаса, сначала безотчетного и только в развязке разъясняемого.

Угроза неминуемой расплаты, ее ожидание не оставляет Варвика ни на минуту ни днем, ни ночью, ни в замке, ни на берегах Авона, то есть ни в своем жилище, ни на природе. Все напоминает Варвику, что он убийца и что его в годовщину преступления ждет расплата:

И устремить, трепещущий, не смеетОн взора на Авон:Оттоль зефир во слух убийцы веетЭдвинов жалкий стон.И в тишине безмолвной полуночиВсе тот же слышен крик,И чудятся блистающие очи,И бледный страшный лик!(2, 44)

Это ожидание смерти как неминуемого наказания с особенной силой передано Жуковским в той строфе, где Варвик смотрит на часы:

Часы стоят, окованы тоскою;А месяцы бегут…Бегут – и день убийства за собоюНевидимо несут…(2, 44)

Герой баллады смотрит на часовую стрелку, которая в каждый данный момент стоит на месте, неподвижна; но с «часами» как воплощением неумолимого хода времени для убийцы связано ясное сознание, что время движется – «месяцы бегут». И неподвижные часы, и символизируемое ими неуклонное движение времени – все это выражено в полустишии – «окованы тоскою…». «Окованы» не предполагает, что читатель увидит в этом нечто конкретное – например, бронзу на отделке настольных или каминных часов; «окованы тоскою» – это предметное выражение того чувства, которым проникнут герой баллады. Он ждет неминуемой расплаты за преступление, то есть смерти. И все, что его окружает, как бы говорит ему об ожидающей его неминуемой гибели.