Свод
Шрифт:
Нужно отдать должное чувству самообладания пирата:
— Нет, — просто и легко ответил он, — она хоть и ведьма, а всё же человек. Людей я не боюсь, никаких. Да и таких ведьм повидал достаточно. Их полно на белом свете, особенно в бедных селениях, там, где слугам всё той же «святой инквизиции» нечего взять. Люди, влачащие своё жалкое существование в глухих уголках, не нужны никому, ни богу, ни чёрту. Так и живут: сами себе лекари, епископы, судьи и палачи. Так что, дорой Якуб, ведьм я не боюсь. А для того, чтобы доказать вам это, — англичанин вдруг оживился, — хотите пари? По приезду на место, я подойду и поцелую руку той пожилой леди, которую вы называете ведьмой?
Война неуверенно крякнул:
— Чёрт подери, Свод. Вы играете с огнём. А если я соглашусь?
— Прекрасно. Тем самым я докажу, что моё слово ещё имеет хоть какой-то вес.
— Хорошо, а что взамен?
— Ничего.
— То есть как? — Не понял Якуб сути пари.
— А вот так, — продолжал Ричи. — Просто, если вы хотите, то я это сделаю.
— Вот чудеса, — странно улыбнулся Война, — знала бы Варвара, какой сюрприз её ожидает. Не думаю, что даже она смогла бы предугадать то, что ей в старости будет целовать руки важный заграничный пан, причём, просто так, за здорово живёшь. Что ж, играть так до конца, так тому и быть…
Оставшуюся часть пути они почти не разговаривали. Каждый думал о своём, всматриваясь в появившееся из-за пригорка селение. Кавальский хутор, это три приземистых домика, только один из которых был огорожен кривым жердяным забором.
Варвара слыла известной на всю округу знахаркой, травницей и костоправкой. Могла кровь заговаривать, трясучку зашёптывать, да много чего ещё. Климиха очень высоко ставилась к умениям Кавальской ведьмы, даже побаивалась её, говоря, что Варвара знает и «чёрную книгу». Дорога на хутор, несмотря на его отдалённость, никогда не зарастала, а потому родственники, оберегая заметно ослабевшее в последнее время здоровье полуслепой старухи, весьма ревностно относились к приезжающим к ней людям.
Справедливости ради нужно сказать, что на Кавальском хуторе и жили-то только родственники Варвары. Старший сын с семьёй, да невестка — вдова младшего сына. Как поведал Войне главный знаток местного народонаселения пан Станислав, у старшего отпрыска Варвары была большая семья. На трудах их и стоял весь этот хутор, ведь, как известно, у кого много ртов, у того вдвое больше и рук.
Второй сын старухи погиб. Жолнеры случайно подстрелили, когда тот решил поохотится в лесах за озёрами. Невестка Варвары была сиротой, а потому после смерти мужа и она, и трое детей, остались жить рядом с родственниками безвременно усопшего кормильца. Её дом не имел изгороди, хотя и был крепок, не ровня длинной глиняной мазанке свекрови.
Вон оно, жилище Варвары, на левом краю хутора. Словно потягивающийся после сна кот, выгибало оно серую соломенную спину под тремя старыми липами, и выглядело крайне ветхо. Слева от дома высился заросший бурьяном бугор, из которого торчали какие-то палки и столбы. Это, судя по всему, были развалины кузницы. Давно умерший муж колдуньи слыл в округе известным кузнецом, отсюда и название хутора…
Всадники подъехали к копнам, высящимся за огородами хутора. Ветер значительно потерял силу, столкнувшись с обжитым местом, а потому Якуб сразу же почувствовал, как прилила горячая кровь к остывшей на холоде коже.
До дома Варвары оставалось не больше двухсот шагов, когда Война заметил, толпящихся возле него людей. Это обеспокоило Якуба. Ведь если все они к старухе, пребывавшая в преклонных годах женщина попросту могла не взяться сегодня пользовать прибывшего пана. Староста предупреждал, что Варвара не зрит разницы меж паном и батраком, и потому лечит всех по очерёдности.
Всадники обогнули копны и, минуя край пашни, подъехали к хуторскому колодцу. Возле покосившегося «журавля» стоял худощавый, высокий человек. Этот гражданин средних лет, в сизой от солнца и пыли шляпе великопольских королевских студентов, коротая время ожидания, сутулился от холода, зажимая у самого подбородка тонким, побелевшим кулаком поднятый до самых ушей ворот плаща. За ним, старательно выгрызая пожухлую, жёсткую траву паслась старая, худая лошадка, запряжённая в возок со сложенными внутрь бортами.
Незнакомец заинтересованно изучал фигуры приблизившихся.
— Это Кавальский хутор? — вдруг спросил один из всадников вместо приветствия. — Или мы, сдурев от этого поганого ветра, съехали куда-то в сторону?
— Да, пан говорит правду, это Кавальский хутор, — ответил гражданин и обернулся, глядя в сторону собравшихся у старой мазанки людей, большинство из которых, как стало видно сейчас, были дети. — А ветер…? Тоже ваша правда, пан. Он и тут, за деревьями прямо душу вынимает, не то, что в чистом поле. …О-то ж я смотрю, вы, как и я, недобрали сегодня одёжки для такого холода…
Якуб, до этого времени всматривающийся в фигуры собравшихся невдалеке людей, опустил взгляд. Гражданин в студенческой шляпе хитро прищурился. Густая сетка морщин тут же заставила Якуба пересмотреть своё первое впечатление о нём. Его собеседнику было далеко за сорок. Война невольно улыбнулся, повторно разглядывая этого словоохотливого «студента-переростка». Да, что ни говори, а студенческая шляпа на его убелённой сединами голове выглядела, по меньшей мере, нелепо.
Как раз в это время очередной порыв ветра сильно ударил ему в спину:
— Вот же собака, — выругался он, но, заметив недоумённый взгляд собеседника, поправился, — это я про ветер. …Будто слышит, что разговор идёт о нём. Прошу меня простить, вельможный пан, просто я уже достаточно долго ожидаю, а потому окончательно промёрз и несу всякую околесицу.
Якуб улыбнулся:
— Что ж, — непринуждённо сказал он, — коль вы так охочи к разговорам, скажите тогда, кто вы и чего ради выносите эти адские муки?
— Извольте, пан, — гражданин почтительно приподнял шляпу и достаточно широко представился, — я родом из Любека, местный учитель Никаляус Эшенбурк.
Кланяясь, господин учитель невольно упёрся взглядом во вдетые в стремена сапоги Войны. Они были из хорошей юфти и пан учитель даже, несмотря на пронимающий его холод, быстро сообразил, что говорить с панами следует куда как уважительнее.
— Что ж, — деловито откашлялся он, — вот вы и знаете, кто я такой. Теперь было бы совсем неплохо дознаться и мне, с кем и я маю гонор говорить?
Война снова улыбнулся доброй непосредственности учителя и посмотрел на Свода. Тот молчал, внимательно изучая говорившего и, как показалось Якубу, даже вслушивался в его слова.