Свой среди чужих
Шрифт:
Почему же люди отринули все это?
Я никогда не лгал себе, потому что лгать самому себе, видеть то, чего на самом деле нет, – худшая из всех возможных форм лжи. И здесь я видел – террористический режим сторонников Махди пользовался поддержкой подавляющего большинства населения. Этот режим не дал людям ничего, кроме ужаса, разрухи, войны, кровавых игрищ на стадионах и площадях, голода, – но люди поддержали его. То, что случилось – не могло случиться без явной доброжелательной поддержки очень значительного процента населения Персии. Потом, когда пришла русская армия и в ходе блестящей многовекторной операции, потеряв меньше тысячи человек убитыми (не считая погибших в атомном огне), наголову разгромила террористов, – часть населения приняла наш приход так, как это принято на Востоке. По праву сильного – мы пришли, продемонстрировали свою силу, разгромив и уничтожив прежних владык, – значит, мы имеем право владеть этой землей и навязывать свою волю людям. Но эти люди – не поддержали нас душой. Они по-прежнему считают то, что делаем мы, несправедливостью и не будут защищать строящуюся нами страну, если на горизонте возникнет, к примеру, еще один Махди. Часть людей не поддержала нас вообще, став либо террористами, либо активными сторонниками террористов.
Вопрос – почему?
На Востоке – совсем другая жизнь, все здесь устраивается и складывается совершенно по-другому. Мы, северяне, привыкли все делать быстро – а ну-ка, промедли в стране, где период агротехнических работ составляет четыре-пять месяцев, и это в лучшем случае. Здесь все делается неспешно – потому что жара, круглый год жара, и отличается она только степенью: сильная жара – не слишком сильная жара. Мы, цивилизованный мир, полагаемся на систему, в которой каждый занимает какое-то место, – на Востоке смотрят прежде всего на человека, и неважно, какое у него звание и какое место в системе он сейчас занимает. Мы идем по пути технического прогресса – быстрее, выше, сильнее, – здесь в почете самосозерцание и самосовершенствование. У нас считается нормальным, если человек не смиряется со своей судьбой и стремится многого добиться в жизни, – здесь, если Аллах повелел тебе быть бедным, значит, на то воля Аллаха. Мы очень разные – но все равно, это не дает ответа на вопрос – почему?
Бунт поддержали мелкие лавочники – я уже понял почему, не только потому, что они сталкивались с самым страшным беззаконием, с низовым беззаконием мелких чиновников репрессивно-карательного аппарата, которые пользовались своей безнаказанностью вовсю. Я принимал делегацию лавочников, дуканщиков и понял, что вопрос не только в этом, – они не хотят, чтобы открывались большие торговые дома и пассажи, потому что люди уходят из их мелких лавок в большие пассажи, где товар дешевле и лавочники теряют средства к существованию. Помилуй Бог, я могу жестоко наказывать вновь набираемых полицейских за поборы и бесчинства в отношении людей, давая тем самым понять, что полицейские не изъяты из сферы действия закона и отвечают перед ним точно так же, как и все другие люди, – но я не могу запретить восстановление старых пассажей и открытие новых! Более того, для чего сюда приглашаются купцы, миллионщики? Да как раз для этого, чтобы они увидели здесь возможности и вкладывали сюда деньги! Я не могу делать ставку на базар, потому что это Россия, это цивилизованная страна, черт меня дери!
Но в этом случае лавочники меня никогда не поддержат.
Бунт поддержала практически вся провинция – кажется, и здесь я понял, в чем дело. В стране активно развивался Север и Запад, в противовес довольно отсталым Югу и Востоку, граничащий с Афганистаном неспокойный юг и вовсе жил последнее время на кустарном производстве для нищего, примитивного Афганистана и на оголтелой контрабанде. Промышленные производства Севера и Запада просто отнимали работу у этих кустарей, которые занимались своим делом из поколения в поколение! Скажите, кто будет покупать ботинки, сшитые кое-как вручную с подошвой из старой автомобильной покрышки, если рядом стоят ботинки, сшитые на автоматической линии вновь открывшейся фабрики, сделанные не из примитивно обработанной кожи, а из специального материала, который не мнется, не рвется, не пропускает воду и не требует никакого ухода. Да еще этот пошитый на фабрике ботинок – дешевле, потому что кустарь работает над ботинком несколько часов, а тут он изготавливается за несколько минут. Но ведь в этом случае – кустарь, получается, лишается работы, и как ему прокормить семью, в которой несколько детей – сколько Аллах послал, так здесь принято. И что ему делать? Получается, что исламист, зовущий в Средневековье, говорящий, что не надо носить трусы, потому что во времена Пророка Мохаммеда их не носили, и поджигающий фабрику, в которую вложили пятьдесят миллионов золотых рублей, – он, получается, делает то, что хочет этот кустарь?! И так, если разбираться… Тот, кто владеет примитивной, сделанной из древнего мотоцикла рикшей, теряет работу, когда появляются нормальные такси и у людей становится больше машин. Тот, кто веками ловил рыбу в Заливе – теряет работу, потому что добывается нефть, и в Заливе больше нет рыбы. Тот, кто шьет одежду… тот, кто строит глинобитные и саманные дома… да до черта тут можно перебирать! И все, получается, от моих действий теряют, а от действий террориста с гранатометом в руках и словами «Аллах Акбар!» на устах – выигрывают!
А как быть выросшему сыну этого кустаря – с одной стороны, он не видит никакой жизни, кроме той, которую ведет его отец, школа здесь – не сравнить с русской, в этом шахиншах смертельно ошибся – он видит унижение отца, нищету – и тут приходят исламисты, показывают ему на тех, кто виноват, т. е. на меня, на нас, русских, дают ему фугас и десять рублей. Он идет с фугасом на дорогу. Если его засек беспилотник или снайпер казаков – получается шахид, а у местных к нам прибавляется счетов. Если он все-таки установил фугас – и кто-то подорвался на дороге – придут казаки, морские пехотинцы, десантники, спецназ, устроят зачистку – будут трупы и снова пополнится счет между нашими народами.
И крестьяне… они годами гнули спину на своей нищей, иссушенной солнцем земле, а тут пришли люди и стали проводить оросительные системы. Но за орошение надо заплатить, и пусть даже это окупится кратно возросшим урожаем, и пусть даже на это сельскохозяйственный банк даст ссуду (кстати, надо проверить, давали или нет и как эта работа организована сейчас), – все равно, для крестьянина это проблема. Я это понял только тогда, когда начал вплотную заниматься этим. Это для меня не проблема – я родился в цивилизованной стране, смотрел, как ведется домашнее хозяйство, потом учился, при поступлении на службу мне открыли счет в Офицерском обществе взаимного кредита и дали пластиковую карточку, потом я открыл счета в других банках, учился управлять нашими делами по мере старения деда. У меня есть машина, я умею пользоваться компьютером, искать информацию в Интернете, в морском училище нас учили управлять всем, что плавает, ездит и летает. Поэтому для меня – окажись я владельцем неорошаемой земли – проблем договориться об орошении нет, тем более если тянут ветку, и если нет денег – то взять кредит тоже проблем нет, тем более что по крайней мере в России государство заинтересовано в высоких урожаях и половину процента по таким кредитам идет от казны [43] . А вот для этого крестьянина и банк, и компания, которая взяла подряд на орошение и предлагает заключить договоры, существуют в каком-то другом измерении, для него это дико, он не знает, куда идти и что делать. А те, кто все же цивилизованно хозяйствует, получают приличный урожай и за два-три года гарантированно разоряют всю округу, скупая за бесценок неорошаемые земли и налаживая на них орошение. И вроде все нормально – у земли есть хозяин, земля орошается, есть хорошие урожаи – вот только этот крестьянин оказывается согнанным с земли и попадает в город. Часто вместе с семьей. Нищий, темный, необученный – а в городе беспредел, который творят шахские полицейские, шахская гвардия, шахские чиновники. А потенциальные работодатели этого крестьянина, которых самих ограбила полиция, собирая дань, не прочь на нем отыграться, заставить работать в хвост и в гриву и не заплатить положенного. Вот и готова наполненная порохом бочка. И наведение порядка, порядка в том смысле, в каком мы понимаем его, проблемы не решит.
43
А процент от четырех до шести годовых, значит, получается два-три процента в год и кредит на десять-пятнадцать лет. А технику покупают, часто собираясь всем земством (так называемые взаимные товарищества), т. е. не один-два трактора, а двадцать-тридцать враз, и цена, соответственно, ниже. А если члены этого взаимного товарищества ручаются друг за друга, то продавец техники часто берет выплату этих 2–3 % годовых банку на себя и кредит получается беспроцентным. Теперь понятно, что такое нормальная, суверенная финансовая система и почему Российская империя зерна и мяса продавала на большую сумму, чем нефтепродуктов?
И получается, те люди, беженцы, в основном как раз с юга и востока страны, которым я предлагаю восстанавливать дороги, дома и заводы за питание и один рубль в день, – они отказываются не по лени, верней, не только по лени. Они видят, что русские восстанавливают все, как было, и если снова заработает завод по производству обуви – без работы останутся обувщики, автомобильный завод – без работы останутся извозчики и моторикши. Они не хотят, чтобы все было, как прежде, они хотят отмотать пленку лет на тридцать назад и жить так, как раньше жили. А террористы, которые нападают на строителей, подрядчиков, военных, взрывают то, что только что восстановили, – они, получается, помогают людям вернуться на тридцать лет назад. И поэтому для них – по рублику, по туману [44] – собираются деньги. И поэтому как раз лагеря беженцев стали рассадником самого махрового терроризма и экстремизма, и нам никак пока не удается уничтожить систему, вербующую все новых и новых террористов, ликвидировать организаторов и уничтожить связи между террористами.
44
При шахиншахе в Персии была своя валюта – туман. После вхождения Персии в состав РИ единственным платежным средством стал рубль, но туманы во многих местах принимали еще долго…
Вот и скажите мне, господа хорошие, – что я, князь Александр Воронцов, военный и гражданский наместник ЕИВ в Персии, должен со всем с этим делать?
Не знаете?
Вот и я – не знаю. Реагируем пока в стиле пожарной команды – где горит, туда и едем. Сейчас увидите, в общем.
Броневик тяжело просел на левый борт одновременно с разворотом на девяносто градусов. Это тут промоина в асфальте, которую я приказал заделать еще третьего дня и которую до сих пор так и не заделали. По этой промоине одновременно с разворотом можно сделать вывод – приехали.
Резиденция Военного и Гражданского наместника ЕИВ в Персии располагалась не где-нибудь, а в Новом дворце, недалеко от дипломатического квартала, сейчас моя резиденция называлась «Хрустальный дом». Он не слишком сильно пострадал во время боевых действий, а строили его по особому проекту, и уже на этапе архитектурного проектирования в разработке проекта участвовали специалисты службы безопасности и эксперты по безопасности из России и Священной Римской империи. Вот почему дворец такой странный – здание представляет собой замкнутый квадрат с очень большим внутренним двором, на втором этаже нет ни единого окна, обращенного наружу – все только внутрь, во внутренний двор, и это очень удачно замаскировано. Дворец построен в стиле модерн и больше походит на торговый пассаж – потому что снаружи окон как таковых не видно – сплошной монолит зеркальных стеклянных панелей, снайперу просто не прицелиться – ослепнет от бликов отражающегося в стекле солнца. По исполнению это даже не дворец – это классический форт на дикой территории с метровой толщины внешними стенами. Все автомобили останавливаются либо в закрытой галерее, либо проезжают во внутренний двор. Во внутреннем дворе выходят только важные персоны, к которым ныне отношусь и я. Но что в галерее, что во внутреннем дворе – у снайпера нет ни единого шанса…
Автомобили тяжело остановились, я отстегнулся от кресла – кресла внутри были как в гоночных авто, с четырехточечными ремнями – на случай подрыва. Ноги стояли не на полу, а на специальной подставке.
Гулко стукнула, отходя в сторону, дверь – она всегда открывалась только охраной, и только после того, как старший убедится, что опасности для охраняемого нет. Охраняла меня не гражданская служба, а армейская – спецотряд морской пехоты. Пистолет на всякий случай был и у меня, но это защищало меня на один процент, не более. На девяносто девять процентов в таких случаях защищает здравый смысл и доскональное выполнение требований охраны.