Священный меч Будды
Шрифт:
— О! Вы меня обижаете! Я буду держать себя как истый американец, как настоящий джентльмен. А между тем чем мы займемся до обеденного часа?
— Я предлагаю хорошо отоспаться на террасе, — сказал поляк. Предложение было принято с удовольствием. Четверо пленников, если можно еще их так называть, направились к ближайшей террасе, растянулись на бамбуковых стульях, полускрытых между растениями, и скоро задремали, убаюкиваемые болтовней гоомеи, или монгольских певцов, порхавших по вазам.
Часов около четырех их разбудил бандит и, проведя
Теон Каи уже ожидал их. Он сел в конце стола на хозяйском месте, поместив капитана по левую руку, — место, считающееся в Китае почетным, американца — по правую, а остальных напротив себя.
Обед начался обильным возлиянием белого вина, приторного и слегка подогретого, затем следовали одно за другим десять блюд, из которых восемь было горячих, а два холодных, являвшихся как бы отдыхом для приглашенных, так как китайцы обычно едят только горячие блюда.
Эти блюда состояли из первосортного риса, сваренного в воде, сахарных пирожков, корней кувшинчика в приправе, жареных кузнечиков, утиных яиц, сваренных всмятку, осетровых жабр, китовых усов под сладким соусом, рагу из раков и воробьиных горл.
Американец, совсем не умевший обращаться с палочками из слоновой кости, которые довольно плохо заменяют в Китае ложки, почувствовал себя в крайнем затруднении перед своей порцией риса, но для него нашлась огромных размеров ложка, и тогда нужно было видеть, какое количество риса умещалось зараз в этом ненасытном желудке! Достойный янки, не внемля знакам капитана, который советовал ему быть поумереннее, и глухой к словам Мин Си, пожирал за четверых, часто помогая себе пальцами, а то и прямо языком вылизывая тарелки. Едва он опоражнивал одно блюдо, как придвигал к себе второе, третье, четвертое и пятое. Он грыз кости, точно собака, не евшая целую неделю, засовывал свои пальцы во все рагу и подносил к губам соусники, заполненные черными, желтыми и красными напитками, которые и выпивал, как будто это было вино или виски. Казалось, он хотел продемонстрировать бандиту способность своего бездонного желудка поглощать гигантские количества пищи; впрочем, в этом от него мало отставал поляк, жадно поглощавший предлагаемые яства.
Прислужники поставили на стол штук сорок больших графинов, наполненных апельсиновым и ананасовым соком и сладкой водой. Американец и поляк, рассчитывавшие на полсотни бутылок вина, были разочарованы; тем не менее они оказали честь всем этим напиткам, и притом в такой степени, что в несколько минут добрая треть графинов была пуста.
После этого подали вторую часть обеда, тоже состоявшего из десяти блюд; тут были гнезда саланганы в желатине, которые оба обжоры объявили превосходными, лягушки, бараньи глаза с чесноком, осетровые жабры в собственном соку, рыбьи плавники, голубиные яйца, бамбуковые побеги под соусом и фрикасе из жинь-дзенга в сладкой подливке.
Все эти блюда прошли перед американцем, который возвратил их слугам совершенно пустыми и даже потихоньку вылизанными языком и пальцами.
Теон Каи казался чрезвычайно удивленным и не отрывал глаз от американца, который продолжал все больше и больше входить в азарт.
— Это настоящий слон, — повторял, смеясь, любезный бандит.
Третья часть этого лукуллова для иностранцев, но вполне обычного
Бандит извинялся, что не мог достать драматической труппы, без участия которой не обходится ни один званый обед в Китае, так как китайцы и тонкинцы любят совмещать удовольствия желудка с удовольствиями зрения и слуха.
— Это пустое, — сказал американец, под тяжестью которого стул стал издавать жалобные стоны. — Я предпочитаю трубку и бутылку ликера драматической труппе.
Хлебосол-бандит схватил налету желание ненасытного гостя и велел принести несколько графинов крепкого росолиса, трубки и вазу с душистым табаком. Тотчас же беседа стала чрезвычайно оживленной. Американец, выпивший больше, чем следовало, болтал за десятерых. Стоило послушать, как он пересказывал историю войны за американскую независимость.
Мин Си тоже болтал не меньше, и у него также все перепуталось в голове; говоря о китайской литературе, он смешивал стихотворения знаменитого Лю Цзунъюаня с произведениями Синь Ци-цзи, а изречения Конфуция с изречениями Гунсунь Луна.
Между тем поляк любезно рассказывал о кораблях, бригах, шхунах, барках, якорях, пушках, но время от времени терял нить рассказа, не находил ее и кончал тем, что падал на стул, вздыхая при этом так тяжело, что можно было принять его за больного.
Около полуночи гости удалились в отведенные им комнаты, но, за исключением капитана, нетвердо держась на ногах и с тяжелой головой. Это не помешало им всем на другой день на заре быть на ногах и готовыми к отъезду.
Бандит ожидал их в салоне с множеством чашечек, наполненных чаем. Между тем это уже не был больше вчерашний человек, постоянно улыбавшийся и охотно болтавший; он был серьезен, молчалив, задумчив и казался в дурном расположении духа.
Когда наши искатели приключений выпили весь чай, он стал еще более замкнутым. Казалось, он пребывал в затруднении; потом вдруг подошел к капитану и неожиданно спросил его:
— Вы останетесь со мной?
— Нет, — отвечал капитан, нимало не удивляясь этой неожиданной просьбе. — Я должен непременно найти священный меч Будды; я ведь уже сказал тебе, почему.
Бандит слегка наморщил лоб и после нескольких минут молчания продолжал:
— А если я назначу тебя атаманом своей шайки?.. Если твои друзья станут также и моими друзьями?
— Я не могу, разве ты не понимаешь? Я должен быть свободным, чтобы потом вернуться в Кантон.
— Свободным! — воскликнул бандит, в глазах которого блеснула молния угрозы. — Свободным!..
— Теон Каи, — сказал капитан серьезно, — разве ты человек, способный изменять данному слову двенадцать часов спустя?
— А если я не сдержу слово, данное вчера?
— В таком случае ты будешь недостоин выпить со мной ни одной чашки чая всю твою жизнь.
Бандит пристально взглянул на капитана, который не моргнув выдержал этот огненный взгляд, потом стиснул ему плечи с такой силой, что у того хрустнули кости.
— Знаешь ли ты, что у меня сто пятьдесят человек бандитов? — сказал он таким тоном, от которого мурашки пробежали по коже. — Знаешь ли ты, что эти сто пятьдесят человек — то же, что сто пятьдесят тигров, готовых по первому моему знаку разорвать тебя и твоих товарищей?