Священный меч Будды
Шрифт:
— Может быть, это был тигр, — прошептал американец.
— Или какая-нибудь большая обезьяна, — добавил китаец.
— Человек это или зверь, теперь он уже далеко. Едем дальше! — скомандовал капитан Джорджио. — Мы все же еще находимся очень близко от Иравади.
Всадники опять выехали на тропинку и, миновав плантацию, очутились на берегу Мена-Киума, с шумом и ревом катившего свои быстрые волны. Они поискали брода, но не найдя его, решили заночевать под огромным кустом мимозы chaiccu.
На
Переправившись через Мена-Киум двумя милями выше того места, где ночевали, они галопом двинулись дальше на юг, держась по возможности недалеко от берега Иравади, причем направление приходилось определять по солнцу, так как компас остался в лодке.
Леса тянулись, казалось, бесконечно и состояли из колоссальных дубов, которых насчитывают в этих местах не менее шестидесяти пород, из душистого hopaco — роскошных деревьев, представляющих собой прекрасный строевой лес, и мимоз chatecu— драгоценных растений, из ветвей которых, разрезанных на мелкие куски и прокипяченных, бирманцы извлекают катеху, иначе называемый terrajaponica (японская земля).
Наконец кончился лес, и путешественники выехали на равнину, за которой виднелись горы. Скоро показались сначала уединенные хижины, а затем и целые поселки, среди которых кое-где мелькали украшенные высокими шпилями башенки, указывавшие на присутствие храма.
В полдень всадники остановились перед развалившейся хижиной, кишевшей неисчислимым количеством громадных муравьев красивого зеленого цвета. Изумленный американец не мог удержаться от восклицания:
— Ну и ну! Я вижу, что не одни только мыши устраивают переселения. Я никогда еще не встречал подобной страны.
— Берегитесь укусов этих насекомых, — сказал капитан.
— Отчего же?
— Они ужасны.
— Знаете, ведь эти бирманцы какие-то несчастные.
— Ничуть не бывало, они очень счастливы. Зеленые муравьи считаются у туземцев лакомством.
— Мне хотелось бы их попробовать.
— Вы попробуете их в Амарапуре.
В два часа они тронулись в путь под палящими лучами солнца и несколько часов спустя подъехали к первым отрогам громадной горной цепи, которая терялась на южном горизонте.
Хотя капитан не помнил, чтобы он видел на своей географической карте, потерянной одновременно с компасом, чтобы какие бы то ни было горы подходили так близко к берегам Иравади, тем не менее он пришпорил своего коня и поднялся на холм, где виднелись следы заброшенных тропинок.
В восемь часов, в ту минуту, когда солнце закатывалось за линию горизонта, поляк, скакавший во главе небольшого отряда, указал на бамбуковую хижину, над крышей которой вилась тонкая струйка дыма.
— Едем туда, —
— Вы, может быть, надеетесь найти там бифштексы? — спросил капитан.
— Я в этом вполне уверен. В этой стране, горячей как печка, огонь разводится, конечно, только с целью сварить что-нибудь или зажарить кусок мяса.
— Вы что-нибудь почуяли? — спросил поляк.
— Может быть, мальчик. Итак, последнее усилие.
В это время всадники находились на вершине холма. В несколько минут они спустились с него с криком и гиканьем, направляясь к хижине, из трубы которой все еще вился дымок.
— Эй! Хозяин! Бирманец, тонкинец, негр — выходи! — кричал американец, соскакивая с седла.
Полуголый темноволосый человек вышел из хижины, косясь на лошадей.
— Какая мерзкая рожа! — воскликнул американец.
— И правда, — подтвердил поляк, — мне кажется, что он не расположен любезно нас принять. Смотрите, сэр Джеймс, как он на нас косо посматривает.
— Если он не пожелает хорошо нас принять, мы вынудим его к тому силой. Я вижу под этой крышей провизию, которая, уверяю вас, нам очень и очень пригодится.
Бирманец стоял, прислонившись к двери хижины, со сжатыми кулаками, как человек, готовый отразить нападение, и не раскрывал рта.
— Может быть, он глух? — спросил Казимир.
— Эй, дружище! Мы умираем с голоду, — сказал Корсан. — Поделись с нами своими запасами съестного. Мы тебе заплатим, понимаешь?
Бирманец, видя приближающегося к нему незнакомца, вошел в хижину и хотел затворить дверь, но американец в одно мгновение очутился у него за спиной и схватил его за плечи.
— Эй, приятель! Советую не дурить! — сказал он, грубо толкая его перед собой. — Джентльменов так не встречают.
Дикарь испустил крик ярости и хотел укусить американца, но тот сильным ударом повалил его на пол, потом подтащил к одному из столбов хижины и с помощью товарищей крепко привязал к нему, несмотря на отчаянное сопротивление.
Перерыв все в хижине, они нашли куски оленины и громадный запас риса. Поляк и американец принялись готовить обед.
Когда обед был готов, проголодавшиеся путешественники стали работать зубами, не обращая внимания на вопли и угрозы бирманца. Сэр Джеймс по обыкновению ел за двоих и выпил несметное количество зеленоватой водки.
— Я никогда еще не ел с таким аппетитом, — объявил обжора. — Проклятия этого дикаря наделили меня волчьим аппетитом.
— Но эти проклятия принесут нам несчастье, сэр Джеймс, — сказал поляк.
— Несчастье!
— Этот разбойник все еще продолжает призывать на наши головы месть Гадмы.
— Не боюсь я Гадмы. Если бы он здесь появился, я бы посадил его на вертел, а потом бы съел.
— Да что вы, людоед, что ли?.. Эй, милейший, замолчи пожалуйста! Вот надоел! Да когда же ты кончишь! — воскликнул поляк, обращаясь к пленнику, который все продолжал завывать с такой силой, что этот вой заглушал голоса разговаривающих. — Да ты, кажется, совсем взбесился?