Святая Русь
Шрифт:
Митрополит быстро схватил его, Андроник поднял.
– Господь вас храни… что же это так мне. Зачем, зачем…
Митрополит явно смутился. Андроник был бледен, аббат тоже. Митрополит трижды его облобызал.
– Приветствую дорогого гостя, приветствую, – пролепетал гугниво, сам не зная, что делать дальше.
Но обошлось все правильно: гурьбой направились в аудиторию, митрополит занял председательское место, поправлял белый свой клобук, выравнивал наперсный крест и панагию на груди, усы выглаживал. Андроник же начал собрание, в котором митрополит Иоанникий не понимал ни слова, но выслушал, что полагается,
Вечером того же дня в комнате у Андроника сидел англичанин, католический богослов, читавший утром доклад. Он был тоже высок ростом, строен, не стар и спокоен. «Вековая культура», – думал Андроник, наливая ему чашечку своего турецкого кофе.
Взглянув на Леона Блуа, богослов сказал:
– Вы поклонник его?
– Почему вы думаете? Англичанин прихлебнул кофе.
– Мне так кажется. Вы вот и русский ученый, а вам близок этот трудный французский человек. Иначе вряд ли вы повесили бы рядом с иконами портрет его.
Андроник серьезно на него посмотрел.
– Вы угадали. Мне нравится его тяжелая и одинокая жизнь, его дар писательский, такой особенный. Его отверженность. Хоть и католик… Но по-моему, простите, мало подходил к тогдашнему католицизму.
– Да, конечно. Это и есть слабое место католицизма. Надо быть шире и больше вмещать.
Архимандрит Андроник помолчал. Потом вдруг сказал:
– Я хоть и русский, и для вас скиф, несколько и анархист…
– Я вовсе этого не говорю.
– Ну, другие. И в чем-то они правы. Но, может быть, потому, что во мне и германская кровь, не то что одна знаменитая ame slave [56] …ну, так вот, несмотря на то, что весьма преклоняюсь перед Леоном Блуа, ссорившимся постоянно со своей собственной церковью… впрочем, он, кажется, и со всеми вообще ссорился… Несмотря на все это я именно ценю силу, порядок и дисциплину католицизма. Единство его, крепость… то, чего у нас, православных, как раз мало.
56
славянская душа (фр.).
Богослов не сразу ответил.
– Да, единство и сила у нас есть, конечно. Больше чем у вас. Многие есть у нас. И папа, и кардиналы, и ученые, и миссионеры… – но вот такого, как сегодня…
Он остановился. Продолжал потом в задумчивости:
– В белом клобуке… такого у нас нет.
У Андроника несколько перехватило дыхание. Гость молчал. Потом повторил негромко:
– Да, такого, к сожалению, нет.
– Но у вас есть тот, кто поклонился ему в ноги.
Богослов неожиданно перекрестился.
– Слава Богу, есть и у нас живые души.
Через несколько минут, в зеленоватом полумраке, он поднялся.
– Мне пора. Позвольте поблагодарить вас.
Архимандрит встал тоже. Лицо его нервно вздрагивало. Не сговариваясь, братски поцеловали они друг друга.
Приближался день отъезда архимандрита Савватия на юг. Митрополит уже довольно давно жил там, в приморском городе. Хотя считался на отдыхе, но служил иногда в соборе, худенькая его фигура появлялась на амвоне с крестом. Пронзительным своим голосом,
Накануне его отъезда архимандрит под вечер зашел в храм – службы не было, он хотел повидать кое-кого и в левую дверь выйти в библиотеку. Был с утра в нервно-подавленном духе – это у него случалось.
В глубине церкви стояли ширмочки, над ними слегка виднелась сребро-белеющая голова Савватия. Он исповедывал. Невидимый грешник бормотал что-то. Когда Андроник проходил мимо, знакомый баритон серебряной головы произнес громко и раздельно:
– А велика ли была сумма? Грешник невнятно залепетал.
Андроник содрогнулся: «Ну вот, опять…» Он отлично знал, что больше всего уязвимы кающиеся по «не прелюбы сотвори» и по «не укради», но сегодня раздражило особенно это плебейское «велика ли была сумма». «Наверно, растратил в Благотворительном Обществе или в Союзе» – и вовсе не сердился на грешника, но задела убогая будничность жизни, даже самого Савватия. «Велика ли была сумма!» Если не велика, так еще ничего, а то уж совсем скверно. «Да, жизнь… это вот именно „жизнь как она есть“, без наших романтических и поэтических прикрас». И стоя в библиотеке, ища справку о Григории Нисском, не без горечи думал он о том, о чем не раз думал. «Какой я монах? Сам-то? Нервная баба…»
Вечером он зашел к архимандриту Савватию попрощаться – тот завтра уезжал. Теперь оканчивал укладывание, был сдержанно возбужден, краснота лица особенно выделяла серебро его волос. На столе стоял самоварчик («дар благочестивой прихожанки»), недопитой стакан чаю. Чемоданы уложены, в особой картонке ехала митра – с ней архимандрит никак не мог расстаться, не архимандричья, а будущая епископская.
– Рад видеть дорогого соседа, – сказал он. – Перед отплытием, так сказать, в дальнее странствие.
– И я рад пожелать вам доброго пути и всяких благ.
– Недостоин награждения, посланного Господом, и не скрою, что не могу быть спокойным. Не могу. Чайку стаканчик? Еще не остыл. Утешите меня.
Но Андроник не утешил. Не хочется ему чаю, он зашел просто попрощаться, пожелать благополучия.
– Сердечно признателен, сердечно.
Архимандрит недолго посидел у Савватия. На прощание облобызались, он ушел. Савватий довязывал последние пустячки.
Андроник поднялся к себе. В комнате было полутемно. Лампадка в углу пред иконою Богоматери не могла осветить ни Филарета, ни Александра I, ни Константина Леонтьева. Пахло сладковато и ладаном – было довольно душно.
Архимандрит отворил окно, сел около него. Длинные худые руки его лежали на коленях бездвижно. Все говорило об усталости, оцепенении – обычный приступ уныния. «Что я, собственно, такое делаю, чтобы уставать? Григорий Нисский, томы Миня… Да, все это надо, и без этого совсем уж… ах, жизнь моя не то, не то»… Он бы не мог сказать, что именно должна быть его жизнь. «Председатель общества пессимистов» – в монашеской одежде! (И все-таки, когда он исповедывал и говорил, наедине, пред Евангелием и крестом, глаза его сияли тем особенным светом, которого он хотел бы и для себя самого.) Но потом начинались будни и серость.