Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения
Шрифт:
Прижав к себе сынишку, стараясь закрыть его от самого вида пожара, Рогнеда уговаривала:
— И ладно, мы спаслись… и ладно… А терем? Терем новый построим. Лучше прежнего будет.
— Мама…
— Что, родной?
— У меня там игрушки сгорели. Что из Киева привез.
— И игрушки будут новые. Тоже лучше прежних. Ты только потерпи, скоро все кончится, вылезем наверх, посмотрим, что там творится…
Изяслава успокаивала, а у самой все сильнее сквозь ужас пережитого пробивалась мысль, что осталась голой и босой с дитем на руках. Но княгиня отмахнулась от этой мысли, пусть себе! Главное — они с Изяславом живы, даже не обгорели, Аринья
Немного погодя Рогнеда все же попросила:
— Я слажу наверх, посидите здесь. Теперь уже не страшно, падать нечему.
Изяслава с трудом удалось уговорить остаться с Ариньей, но Рогнеда должна была увидеть, что там творится. Она карабкалась наверх, обдирая в кровь руки и ломая ногти. Смотреть попросту не на что, весь двор дымился головешками. Стараясь не наступить на уголек или еще догоравшую деревяшку, княгиня пробралась к середине пожарища.
Появление посреди двора с догоравшим теремом Рогнеды привело суетившихся холопов в полное оцепенение. Даже Вышан, весь покрытый сажей, с обгоревшими волосами и бородой глуповато поинтересовался:
— Ты жива, княгиня?
Рогнеда фыркнула:
— Как видишь!
— А… княжич?
— Тоже, — отмахнулась от него княгиня. — Они с Ариньей там, у речки внизу.
— А мы думали, что ты сгорела…
— Не дождетесь! — окончательно взъярилась Рогнеда. — Отправь кого вниз, чтоб привели эту дуреху с Изяславом, им самим не взобраться, больно берег крут.
Челядь не могла понять, как сумела выбраться из горящего терема княгиня и вытащить сына с его мамкой. Аринья, широко раскрыв от ужаса глаза, раз за разом с придыханием рассказывала, как Рогнеда спускала на связанных накидках сначала ее, потом Изяслава, а потом выбиралась сама. Застав мамку за таким занятием, княгиня разозлилась:
— Вместо того, чтобы байки рассказывать, ты бы лучше помогала другим.
Такое положение дел совсем не устраивало Аринью, она считала себя не простой холопкой, все же мамка маленького князя! Ей ли таскать грязные, горелые бревна вместе с простыми дружинниками? А как же Изяслав? Рогнеда даже не сразу поняла мамку, потом взъярилась:
— Чем ты лучше остальных?!
И впрямь, не только холопы, но и сама княгиня помогала скорее разобрать гарь, чтобы хоть что-то спасти. Лишь Изяславу не позволяли лезть в пожарище. Аринья попыталась схитрить и остаться при княжиче, но к нему пристроили сильно обгоревшего, всего замотанного тряпками холопа Терюшу, вернее, хитрая Рогнеда попросила мальчика приглядеть за лежащим холопом, мол, другому доверить столь важное дело не может. Изяслав, гордый материнским поручением, старательно приглядывал за Терюшей, точно тот мог хотя бы двинуться с места.
Глядя на догоравшие головешки бывшего терема, Рогнеда вдруг… принялась хохотать! Вышан смотрел на княгиню в порванной рубахе, с перепачканным сажей лицом, ободранными руками и растрепанными волосами и ужасался — неужели умом тронулась?! Как же тогда? Но непохоже, чтобы княгиня повредилась рассудком, тогда чего это она?
А Рогнеда хохотала от мысли, что всего лишь несколько дней назад старательно приводила в порядок свою одежду и одежду сына, стараясь, чтобы все выглядело не хуже, чем в Киеве. И где оно все теперь? Одни головешки. Красивые платья превратились в пепел, многочисленные браслеты-ручицы, височные кольца, перстни и не найдешь среди обгоревших бревен, осталась княгиня в чем стояла — в оборванной, перепачканной рубахе, даже плат свой бросила, когда последней выбиралась из готового рухнуть терема.
Спасти почти ничего не удалось, зато сомнений, что терем подожгли, больше не оставалось. Глядя на пожарище, Рогнеда горько пробормотала:
— Ни кола, ни двора, ни мужа… Ни-че-го!
Ее руки вдруг сжались в кулаки, а глаза сузились в щелочки. Кто знал Рогнеду еще в Полоцке, сразу понял бы, что в тот момент она просто бросает вызов судьбе! Нет уж, ее, полоцкую княжну так просто не возьмешь! Она смогла выжить в страшном пожаре, выстоит и дальше, построит новый терем, даже большой двор, станет настоящей хозяйкой в Изяславле и окружающих землях! И не назло Владимиру, как мечталось раньше, а ради самой себя, ради своего сына! В Полоцкой земле родилась новая хозяйка, причем хозяйка не только своих владений, но и своей судьбы.
Над княжьим двором, противно каркая, кружили беспокойные вороны, им не понять, что происходит. По округе ветер разносил запах гари, а то и пепел. Город притих, уже понимали, что поджог, княгиня, говорят, осталась цела только потому, что смогла выбраться через малое оконце с верхнего яруса по связанным платам.
В небольшой избенке у самой воды, которую в хорошее половодье даже подтапливало, сидели трое — сам хозяин, огромный, глуповатого вида мужик, второй, маленький, юркий, с бороденкой, как у старого козла, и давешний дед, живший в спаленной веси и ушедший со двора Рогнеды. Вид у всех троих был невеселый.
— Кто ж знал, что она через окно полезет? — сокрушался мужичонка, разводя руками. Отсутствие передних зубов, выбитых давным-давно в нелепой пьяной драке, делало его речь малопонятной любому, кроме сидевших рядом. Привыкли разбираться в этой каше звуков, вылетающих из уродливого рта. У мужичонки, кроме зубов, еще основательно порвали губы, те так и не срослись как надо, потому непривычному глазу и смотреть-то страшно на рожу Фимка.
Хозяин избы поморщился на слова уродца, но промолчал. Возмутился дед:
— Ага, ты не сообразил, что у терема четыре стены, а не только крыльцо?!
Фимка возмутился:
— Вот сам бы лез и поджигал! Мало что там псы, так ведь и гриди проснуться могли! Точно у меня время было по двору бегать и спокойно все палить! И так много успел!
В его словах был резон, на княжьем дворе сгорело все стоящее, не один терем, но и конюшня, поварня, амбар… И все же, главное, зачем жгли — сама княгиня с ее отпрыском остались целы.
Хозяин почесал затылок:
— Слышь, Тимофей, может, правду говорил волхв-то? Не Доля ей здесь погибать? Пусть бы себе в Киев уехала?
Дед разозлился:
— Не о том мыслите! Сейчас важно, что дальше делать станет. Ежели в Киев вернется, так пусть. А вдруг начнет город жечь, как нашу весь? Эта все может…
Фимка сокрушенно развел руками:
— Заварили кашу…
Уже с утра двор начали приводить в порядок. Терем сожгли до конца, обгоревшие бревна растащили. Изяслав наблюдал за необычным действом, прижавшись к матери и широко раскрыв глаза. Княгиня, вся в синяках и ссадинах, одетая в простое холопье платье, распоряжалась многочисленными людьми не хуже любого князя. Вдруг к ней подошел один из гридей, подавая что-то обгоревшее: