Святослав Великий и Владимир Красно Солнышко. Языческие боги против Крещения

Павлищева Наталья Павловна

— Подожди. Нам нужно до конца этой улицы и там вниз к Подолу.

— С чего ты взяла?

— Езжай! — не могла же Рогнеда рассказывать, что бывала в этой части Киева у ворожеи. Старуха жила недалеко, когда-то княгиня ходила к ней по этой улочке, и сейчас вдруг осознала, какой опасности подвергалась, навещая такое беспокойное место.

В конце улицы действительно оказался спуск к Подолу, он был крутоватым, монахиням пришлось вылезать из саней и идти рядом, придерживая их, чтобы не скользили. Зато когда выбрались, не сговариваясь вздохнули с облегчением. Все же долго не могли прийти в себя. Как добрались до монастырских стен и не помнили. На следующий день с хохотом

рассказывали о том, как Анастасия швыряла в татей солеными огурцами!

Сама Рогнеда раздумывала, почему вдруг оказалась совсем рядом с жилищем ворожеи, но ничего придумать не смогла.

* * *

Князю не до новгородцев. Его полностью поглотила новая забота — грады по границе со Степью. Владимир не мог забыть полностью вырубленную весь в северской земле. Война с печенегами не прекращается ни на день. Их сколько ни бей, все одно — налезают и налезают на крайние веси. Как все защитить, сидя в Киеве? И росли грады по Остру и Трубежу, по Суле и другим рекам. Городилась Русь от степняков не Змиевыми валами, какие давным-давно предки поставили, а множеством крепостей. От одной до другой недалече, чтоб дымный сигнал увидеть могли, чтоб летела весть о подходе набежников быстрее стрелы и до соседнего града, и до князя в Киеве.

Пусть не всегда удавалось сообщить вовремя, не всегда князь был в нужное время в Киеве, не всегда успевал подсобить. Но новые грады все равно уже стояли заслоном на пути степняков. В них набирали воев со всех земель. Не одним же полянам да северянам край земли русской защищать, не то скоро их совсем не останется. Вот и насаживал князь в порубежные грады кривичей и дреговичей, древлян и уличей, тиверцев и волынян, ильменцев и вятичей… всех. Все перемешивались меж собой, забывая и свои родовые обычаи, и родовых богов. Дружину Владимир крестил. Эту подсказку когда-то сказал Добрыня:

— Крести всех, легче объединить будет.

Все оказалось не так просто, неохотно отдавали племена своих лучших молодых парней в дружину, кому же хочется лишаться сильных и крепких, от кого тогда детей рожать? Особенно доставалось Новгороду, с города князь и дань брал в две тысячи гривен, как обычно, и варягов переманивал нещадно, и новгородцев забирал в дружину тоже. Но и другим было не легче. Даже вятичам, какие уж совсем далече по лесам сидели.

Если от Киева идти на утреннее солнышко, придешь через земли северян к булгарам. Если на полуночь, тогда в словенский Плесков. Если же взять как раз между ними, то окажешься в вятичских лесах. На полудень от стольного града Степь подступает к самым землян полян, а в ней испокон века одна беда — набежники, оттуда приходили разные, теперь вот печенеги. Сколь ни воевали их русские князья, степнякам ровно счету нет, накатывают, как волны в дурную погоду на берег. И откуда только берутся? Жизнь в Киеве всегда беспокойная, того и жди беды от Степи. И у новоградцев близь Ильменя тоже неспокойно, давно ли перестали с Варяжского моря свои тати ходить? Богатый город Новоград, а богатство всегда чужаков привлекало.

Лучше всего у радимичей да вятичей, сидят в лесах богатых и дичиной, и другим богатством, Мать-Земля да лес всегда прокормят, дадут скоры достаточно, чтоб от набежников откупиться. Борти богатые, железо в болотинах есть, люди научились брать у леса все, что нужно. А что живут от остальных за лесным заслоном, так то хорошо, меньше желающих поживиться. И самих никуда не тянет.

А куда идти? Сивер загородился непроходимыми чащами, стылыми реками, глубокими снегами по полгода. Весной видят вятичи, что летят туда утки, тянутся гусиные косяки, многие другие птицы, чтобы осенью вернуться обратно, да только мало верится, что на стылом сивере жить хорошо можно. Полудень занят проклятыми степняками, от них только беды и жди. На заход солнышка живут свои же радимичи…

* * *

Снег, как всегда, сначала сошел на пригорках и открытых солнцу местах, потом потек ручейками из больших сугробов, а потом и вовсе расплылся огромными лужами. Ярослав дивился: казалось бы, одни и те же лужи, но настолько разные осенью и весной! Осенью, особенно поздней, когда вот-вот скует все вокруг морозом, а ветер без устали треплет последние сиротливые листочки на деревьях, и лужи темные, грязные. Весной, даже если холодно, по утрам на мелких лужицах лед и ветер студеный, все равно весело. С чего бы? Блуд на такие вопросы смеялся, называя мальчика выдумщиком. Какая разница, какие на дворе лужи — скучные или веселые, все одно — вода и вода, холодная и мокрая, другой не бывает.

Князя Владимира не было в Киеве, уехал смотреть новый строящийся град — Белгород. Ярослав просился с ним, но отец старался избегать сына, да и пока рядом со Степью опасно. Зато княжич поехал проведать мать. На сей раз его сопровождал Блуд. Кормилец давненько не видел бывшую княгиню, слышал, что хороша, что сильно изменилась, но почему-то боялся встречи с ней.

На монастырском дворе Блуд осторожно огляделся, он не мог представить, как живут столько женщин, собранных вместе не властной рукой мужа-кормильца, а сами по себе. Казалось, без мужниного надзора обязательно должны ссориться, драть друг дружке волосы… Но на дворе было тихо, несколько женщин что-то делали в одном конце двора, две другие ближе к воротам складывали в поленицу дрова, еще одна несла две бадейки воды. Ярославу, видно, был привычен этот уклад жизни и вид двора, сразу направился к темным силуэтам вдали. Блуд кряхтя потопал за ним.

Кряхтел не столько из-за боли в спине, сколько от смущения, попросту не знал, как себя вести. Одно дело Ярослав, он сын, приходит часто, совсем другое Блуд, можно ли вообще являться сюда чужому? Но любопытство взяло верх, и Блуд исподтишка разглядывал двор. Сначала поразился порядку, все аккуратно сложено, дорожки посыпаны битым камнем, у крыльца вилы и два заступа, но не брошены, а прислонены. Во всем видна хозяйская рука. Блуд так загляделся на крыльцо, что чуть не налетел на женщину в темном одеянии. Остановил его смех:

— Блуд, ты ли это?

Боярин замер, уставившись на Рогнеду, как на видение:

— Рогнеда…

Та поправила:

— Анастасия. Как жив-здоров?

— Благодарствую…

Бывшая княгиня стояла с заступом в руках. Ярослав вдруг потянул его себе:

— Дай.

Мать отдала, княжич поспешил присоединиться к трем монахиням, перекапывавшим грядки чуть подальше. Видимо, и это было здесь привычным! Княжич копал, точно простой мальчишка! Но вспомнив, что заступ только что был в руках у самой Рогнеды, Блуд совсем запутался. Что, и она копала?! Словно поняв его невысказанный вопрос, та рассмеялась:

— Мы здесь все делаем сами.

Откуда Блуду знать, что возню с грядками затеяла беспокойная княгиня. Ее неугомонная натура никак не могла сидеть над рукоделием целыми днями, видя, как пропадает зря столько земли, и понимая, какие выгоды упускаются! Однажды Рогнеда принялась говорить матушке Ирине об упущенных выгодах, та вздохнула:

— Сама знаю, да столько времени руки до огорода не доходят.

— Благослови нас с сестрами заняться?

— Да тяжелый это труд.

— Ничего, с божьей помощью.