Святослав
Шрифт:
Был месяц червен — прекрасная пора, когда в Киеве и вокруг него созревали плоды и виноград, на полях пахло рожью, в лесах — медом. В этом приволье, среди неописуемой буйной красоты, цвела и их любовь.
Настал зарев, заскрипели возы, встали столбы пыли над дорогами — богатство садов, безграничного поля, лесов потоком вливалось в княжьи клети, сусеки, медуши на Горе. Малуша рук не чуяла, поднимая кади, коробы, бочонки, ведра, от тяжелой работы у нее подкашивались ноги. Но приходила ночь — все забывалось, молодость не знает
Потом пришел ревун, повеяло холодом над Днепром, студеной стала вода, завяли травы и цветы на берегах, птицы улетали на юг, а у Малуши заболело сердце.
Она не знала, когда это началось, но ходила сама не своя. По ночам не спала, днем не ела, побледнела, похудела, только глаза блестели все так же. Правда, иногда в них вспыхивала тревога.
Однажды ночью она долго, прислушиваясь и вздрагивая от ударов собственного сердца, ждала Святослава. И когда он пришел, призналась.
— Княжич, милый, — робко начала она, — не знаю, и говорить ли, но что-то грустно, нехорошо мне.
По ее щекам катились слезы.
— О чем тебе грустить? — пытался успокоить ее Святослав. — Не плачь…
— Я, должно, непраздна есмь…
Она пристально всматривалась в его лицо и глаза: хотела узнать, что думает Святослав.
Но прочесть на его лице ничего не смогла. Княжич Святослав слышал ее слова, понял, что произошло, но смотрел не на нее, а в оконце, где высоко в небе висела серебристая луна.
— О чем ты думаешь, княжич? Ты, должно быть, теперь ненавидишь меня, теперь я тебе не нужна?
— Нет, Малуша, — ответил он, — не об этом я думаю, а о том, что будем делать. И мы сделаем, все сделаем так, что будет хорошо…
— А что нам делать?
— Не торопись, Малуша, дай подумать…
В следующую ночь она очень беспокоилась: придет ли к ней княжич Святослав? А если и придет, будет ли таким, как раньше?… О, с каким нетерпением ждала она в эту ночь шагов за стеною в темноте, прикосновения руки к замку (как хорошо она знала это прикосновение!), тихого скрипа двери, а потом — его самого, любимого, единственного.
И она не только ждала, но и готовилась: прибрала в каморке, нарвала цветов и поставила их в глиняном горнце около ложа. Долго думала, нельзя ли сделать еще что-нибудь приятное для княжича, да так и не придумала — что ж, она еще раз отдаст ему свое сердце.
Малуше пришлось ждать очень долго. На Горе уже все успокоились и заснули, стражи один и второй раз ударили в била, месяц выплыл из-за Днепра и хитро посмотрел через зубчатую стену, но знакомых шагов все не было слышно — княжич Святослав не шел.
Отчаяние и страх охватили смятенную душу Малуши, она решила, что княжич уже не придет, и не знала, что же ей делать, как дальше жить.
И когда она уже совсем потеряла надежду и подумала, что счастье и любовь навеки покинули ее, шаги послышались не за стеною терема, а рядом, во дворе, знакомая рука притронулась
— Малуша!
Она вышла из темного уголка, где стояла, прижав руки к сердцу, разрывавшему грудь.
— Улеб — аки тать! Стоит и стоит в сенях, разговаривает со своими воеводами и боярами. Я уж вышел другим ходом. Через сад…
Малуша не слыхала его слов, она смотрела и смотрела на залитое лунным светом лицо Святослава, на его глаза, в которых вспыхивали такие знакомые ей искорки.
Святослав также ничего не слышал, он пришел к ней, как раньше, он придет завтра и послезавтра, он не оставит тебя, Малуша!
Но если бы они прислушались, то услышали бы, как рядом, во дворе, под деревьями, прозвучали чьи-то шаги. Там шелохнулась женская фигура. Замерла на мгновение и исчезла.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Прошло еще много дней, много долгих, бессонных ночей провела княгиня Ольга в монастыре св. Мамонта, пока удалось ей снова увидеть императора Константина.
Прилетали холодные ветры с севера, и опадали листья с тополей, росших под стенами города, приходили в Суд, выгружались и спешили отплыть в обратный путь, к своим землям, корабли со всего света, с каждым днем темнее и холоднее становились воды Суда и Пропонтиды, а Ольга все сидела в монастыре св. Мамонта, недала встречи с императором Константином.
Порой княгиня закипала от возмущения: доколе же ей сидеть здесь и ждать этой встречи? Не лучше ли сказать купцам, чтобы они поднимали ветрила и вели лодии к Русскому морю, к родному Днепру? Временами она говорила царевым мужам, которые приходили без конца в монастырь и все справлялись о здоровье княгини, что чувствует себя плохо, собирается уезжать на Русь, ибо только там ей будет хорошо.
Царевы мужи слушали, обещали передать это императору, исчезали, приходили снова и каждый раз измышляли новую причину: то, мол, император Константин прихворнул, то выехал ненадолго в Македонию или Фракию, то у него просто нет времени. Но все же они обещали, что вот-вот император пригласит княгиню Ольгу в Большой дворец, встретится с нею, что у них состоится важный разговор.
И княгиня ждала. Она должна была ждать, ибо дело шло о справедливом праве, о благополучии русских людей, о чести Киевского стола. Неужели может статься, что император Византии, который ежедневно принимает князей и послов со всего света, не примет еще раз и не будет говорить с нею — русскою княгинею?
И вот наконец — это было через полгода после того, как княгиня Ольга выехала из Киева, и через восемьдесят три дня после того, как русские лодии остановились на Суде, — царевы мужи, запыхавшись, прибежали в монастырь св. Мамонта и уведомили княгиню, что император Константин будет ждать ее в воскресенье, восемнадцатого октября.