Святославичи
Шрифт:
Однако очень скоро выяснилось, что мысли пышноволосой Янки больше заняты пребывающим в дальних краях Глебом, а Давыд ей попросту не интересен. Девушке с широкими взглядами на окружающий мир рассуждения Давыда о низменности любых человеческих устремлений казались смешными, потуги выглядеть добропорядочным христианином - нелепыми, а мечты достичь края земли, подобно Александру Македонскому, и вовсе лишенными всякого смысла. Она иногда даже спрашивала себя, а не подшучивает ли над ней Давыд?
Начитанность Янки приводила Давыда в уныние. Он воспринимал женщин, их внутренний мир, упрощенно. Упоминание Янкой
Однажды вечером, когда Ода пела какую-то печальную саксонскую балладу, аккомпанируя себе на лютне, Давыд заметил, какими глазами глядит на мачеху Олег. Он сидел в самом углу, и свет от свечей освещал только половину его лица. Рядом на скамье сидели в обнимку Янка и Мария, возле печи примостились Роман и Ярослав. В печке гудело пламя - стояла середина октября, - и его отблески играли на лице Святослава.
[102] О к т о и х - книга песнопений Православной Церкви на восемь голосов.
Ода пела на немецком языке, и Ярослав, глядя на мать, беззвучно подпевал ей.
Лица Оды Давыд не видел - она сидела вполоборота к нему, но он почему-то был уверен, что глаза любовников хоть на краткий миг да встречаются. Чувственная мелодия пробуждала обожание в одном и томную созерцательность в другой. Так казалось Давыду. А может, так и было на самом деле…
После ужина Давыд играл с отцом в тавлеи, был невнимателен и проиграл три раза кряду. Святослав с улыбкой похлопал сына по плечу и велел идти спать, добавив при этом, что в нем, вероятно, еще бродят вечерние меды.
В конце полутемного перехода Давыду показалось, будто впереди мелькнули две фигуры - одна была в женском одеянии, другая в мужском. В сердце Давыда закипела злоба. Стараясь не шуметь, он устремился вперед.
На лестнице возле узкого окна с закругленным верхом целовались двое.
Разноцветные стекла в свинцовой оправе затемняли бледно-красный отсвет вечерней зари.
Давыд, почти не дыша, крался вдоль стены вверх по лестнице. Его пробирал озноб и нетерпеливое желание внезапно оказаться рядом с Одой и Олегом, чтобы увидеть испуг и смущение на их лицах. Под ногой Давыда скрипнула ступенька. Двое у окна отпрянули друг от друга, послышался испуганный девичий голосок: «Ой! Кто это?» Зачем прозвучал уверенный голос Романа: «Не пугайся, Маша. Со мной тебе и черт не страшен!»
Это были Роман и Мария.
Девочка, подхватив подол длинного белого платья, взбежала выше по ступеням и юркнула в дверь, ведущую на женскую половину.
Два брата в неудобном молчании стояли друг против друга.
– Чего бродишь как призрак, свечу хоть бы взял!
– проворчал Роман, недовольный тем, что его разлучили с возлюбленной, да еще так внезапно.
Давыд, раздраженный тем, что обознался, буркнул:
– Сам-то тоже как сыч в темноте шастаешь.
– В темноте приятней обниматься, - насмешливо промолвил Роман.
– Марии всего-то четырнадцать лет, не рано ли ты ее
– предостерегающе спросил Давыд.
– Завидки берут, что ли?
– усмехнулся Роман. Давыд не ответил, чтобы не сорваться на ссору, последнее время любой пустяк выводил его из равновесия.
Забравшись под одеяло, Давыд предался мечтаниям, в которых он и Ода целуются в каком-нибудь укромном уголке терема, замирая от звука дальних шагов, не смея заговорить вслух. Он мысленно перебрал все закоулки в княжеских палатах, пригодные для тайных свиданий, таких оказалось немного.
Внезапно Давыда посетила дикая мысль - припугнуть Оду тем, что ему ведомы ее отношения с Олегом. Коль и впрямь у них что-то есть, Ода не сможет оставаться спокойной, так или иначе она выдаст себя. А коль Ромка солгал, то в случае чего можно сослаться на него, мол, распускает грязные слухи! Приняв такое решение ночью, утром Давыд испугался своего замысла. От мачехи при ее характере можно всего ожидать, чего доброго она выставит его самого в глупом свете. А ежели отцу пожалуется? Ромка как угорь выкрутится из любой ситуации, а вот каково придется Давыду, который не ходит в любимчиках ни у отца, ни у мачехи!
Давыд издалека изучал лицо Оды, вслушивался в ее голос, следил за движениями. Он пытался уловить порочное даже в ее походке. Порой пустяковая фраза, произнесенная мачехой, укрепляла в Давыде уверенность в его подозрениях, а иной раз один взгляд ее синих очей убивал в нем всякую мысль греховности. В присутствии Оды Давыд робел и терялся, часто говорил невпопад. Внимательные глаза мачехи, обращенные к нему, вгоняли его в краску. Жизнь Давыда по-прежнему была сплошным мучением…
Между тем наступила зима. Из Переяславля прискакал гонец - князь Всеволод звал дочерей домой.
Мария, соскучившаяся по отцу, была готова вернуться, но своенравная Янка наотрез отказалась. От Всеволода прибыл еще один посланец уже не с просьбой, а с повелением дочерям ехать под родительский кров. После долгих уговоров Святослава и Оды Янка наконец согласилась выполнить отцову волю, но при этом настояла, чтобы ее любимая тетка поехала в Переяславль вместе с ней и Марией.
Святослав не стал противиться.
С отъездом мачехи в душе Давыда ненадолго установился покой: следить стало не за кем. И он занялся мысленным созерцанием прошедших месяцев, как полководец обозревает поле, заваленное трупами после тяжелейшей битвы.
Эмнильда
За дело, порученное ему князем Изяславом, посадник Огнив взялся расторопно, но обдуманно. Он сумел войти в доверие к Эмнильде, потворствуя ее прихотям: пускал нищих на теремной двор, невзирая на недовольство ключницы Влас-ты, покупал для княгини, впавшей в богомольство, образа святых мучеников, запрещал челяди шуметь и смеяться, когда Эмнильда молилась у себя наверху. Видя, что Эмнильда и сына своего изо дня в день настраивает на праведный путь: заставляет читать Священное Писание, приучает к частым молитвам и покаяниям, Огнив, узнав, что княгиня недовольна наставником княжича, преподающим Слово Божие, предложил в наставники грека Онисима, псаломщика вышгородской Крестовоздвиженской церкви.