Святославичи

Поротников Виктор Петрович

Святослав незаметно толкнул Всеволода в бок:

–  А Шарукан что здесь делает? Он тоже родственник Терютробы?

–  Отец Шарукана и Терютроба были побратимами, - ответил Всеволод, - поэтому Шарукан моему тестю вроде племянника.

–  Что-то неласково поглядывает Шарукан на своего названного дядю, - заметил Святослав, поднося к губам чашу с греческим вином.
– А кто это рядом с Шаруканом так свирепо смотрит по сторонам?

–  Это Сугр, брат Шарукана, - негромко промолвил Всеволод.
– Анна сказывала - страшный человек!

–  Оно и видно, - усмехнулся Святослав.
–

Такое страшилище ночью приснится - не проснешься.

–  Не в смысле лица страшный, - пояснил Всеволод, - жестокостью прославился Сугр неимоверной.

–  Это по роже его видать, - хмыкнул Святослав.
– Любуйся на родню свою, братец!

–  Чш-ш!
– прошипел Всеволод.
– Потише, брат. Многие половцы речь наше разумеют.

–  А мне наплевать на это, - раздраженно бросил Святослав.
– Я шапку ломать перед погаными не собираюсь. И в родственники к ним не набиваюсь!

Всеволод недовольно умолк.

Ода с другого боку потянула мужа за рукав и, выразительно взглянув на него, прошептала:

–  Оставь Всеволода в покое!

Святослав придвинул к себе тарелку с заливной осетриной и принялся сердито ковырять в ней вилкой.

Между тем веселье в зале распалось как бы на две части. В то время как за столами русичей пелась здравица переяславскому князю, среди половцев звучал неудержимый хохот. И наоборот, когда русичи дружно смеялись чьей-то шутке, половцы горланили свои тягучие песни. Греческое вино и русский хмельной мед ударили степнякам в голову, и среди них внезапно вспыхнула ссора. Зачинщиком был брат Шарукана Сугр.

Ода, видя неладное, попросила мужа переводить ей гневные выкрики степняков. Святослав охотно стал выполнять роль толмача, наслаждаясь тем отталкивающим впечатлением, какое производили пьяные выходки половцев на русских.

Терютроба, поднявшись с лавки, что-то выговаривал Шарукану, который не оставался в долгу.

–  Что они говорят?
– спросила Ода.

–  Терютроба хвалился своими лошадьми перед Всеволодом, а Шарукан заявил, что у него кони лучше, - стал переводить Святослав.
– Скакуны у Шарукана такие, что у них в хвостах ветер запутаться может, а степь ковром стелется под их копыта, когда они скачут. Вот какие у него кони!

–  А что отвечает Терютроба?
– допытывалась Ода.

–  Терютроба говорит, что язык у Шарукана длиннее его сабли, а спеси хватит на десятерых, но Терютроба не обижается на него, ибо знает, что в Шарукане сидит зависть к нему. Такого великого хана, как Терютроба, знает вся Половецкая Степь.

Тут со своего места вскочил Сугр и что-то закричал, схватившись за кинжал на поясе.

–  Ого!
– насторожился Святослав.
– Сугр кричит, что русские князья не спасут Терютробу. И коль он так гордится своими лошадьми, то Сугр с братом, пожалуй, отнимут их у него как возмещение за…

–  За что?
– тотчас спросила Ода.

–  За оскорбление или обман какой-то, я не разобрал, - ответил Святослав.
– Ежели б они не орали все разом, а то галдят как воронье! Вон, тот бритоголовый с серьгой в ухе возмущается наглостью Шарукана, а его сосед за столом требует, чтобы Шарукан и Сугр убирались

отсюда подобру-поздорову. Вон и сыновья Терютробы поднялись… думаю, будет свалка.

–  Надо остановить их!
– забеспокоилась Ода.

–  Я - гость, - пожал плечами Святослав.
– Я могу только наблюдать.

Анна и Всеволод одновременно поднялись из-за стола. Девушка поспешно скрылась за колоннами в боковом приделе. Из другого придела на зов Всеволода выбежали княжеские гридни, собираясь разнимать половцев, если те схватятся врукопашную. Но хан Терютроба сумел сам навести порядок; его люди обезоружили Шарукана и Сугра, которые единственные явились на пир с кинжалами, и довольно бесцеремонно вытолкали братьев-забияк и шестерых с ними беков из зала.

Затем Терютроба через толмача извинился перед Всеволодом за своих несдержанных сородичей, добавив при этом, что в Степи все знают Шарукана и Сугра как известных задир. Хан попросил Всеволода послать за княгиней Анной. «Дабы гости могли лицезреть главное украшение этого пира!»

–  Самонадеянный гусь!
– презрительно проворчал Святослав.
– У нас нынче Светлое Христово Воскресенье, а не смотрины ханской дочери.

–  Прекрати брюзжать, Святослав, - возмутилась Ода.
– Ты же сам говорил, что княгиня Анна очень мила.

–  О! Гляди, гляди!.. Сам побежал за своей ненаглядной половчанкой!
– усмехнулся Святослав и со вздохом добавил: - Ох, краса женская, что ты с мужами делаешь!

–  Не все же вам брать верх над нами, - с лукавой улыбкой ввернула Ода.

Наклонившись к плечу супруги, Святослав ответил на это стихами из «Андромахи» Еврипида:

…От укуса Змеиного лекарство знает ум Божественный для смертных, и ехидны, И пламени загладятся следы, - Лишь женщина неисцелимо жалит.

Всеволод и сам не мог объяснить, что сотворила в его чувствительном сердце томноокая половчанка, узнавать все оттенки настроения которой доставляло ему непередаваемое наслаждение. Запах волос, упругость нежного тела, блеск глаз манили влюбленного Всеволода, как манит путешественника живописная горная долина или морской берег с пенным прибоем.

В этой степной девушке не было горделивого превосходства умной и воспитанной женщины, знающей цену не только себе, но и всякому мужчине, с каким ей приходится общаться, присущего покойной Анастасии, как не было и излишней утонченности в манерах. Живая натура Анны была скована обычаями ее народа, делавшими женщину замкнутой и скрытной даже в кругу семьи. Однако Всеволод сумел в короткий срок завоевать доверие своей юной супруги уже тем, что усердно взялся изучать половецкий язык. Общение с мужем на ее родном языке раскрепостило Анну. Преграда, которой она больше всего боялась, - исчезла. С самого первого дня совместной жизни между восемнадцатилетней ханской дочерью и тридцативосьмилетним русским князем установились доверительные отношения.