Святославичи
Шрифт:
На Оде было длинное платье из синей парчи, рукава которого были украшены золотым шитьем, на узкой талии красиво выделялся греческий поясок из золотых колец. Тонкая талия и прямая осанка невольно обращали внимание вельмож на широкие бедра молодой женщины и на ее округлую грудь, скрытую под парчой. На голове - белый плат, облегающий щеки и подбородок, и круглая шапочка, опушенная куницей. На лице княгини была написана серьезная задумчивость, руки со сверкающими перстнями на пальцах покоились на коленях.
Святослав сидел, небрежно откинувшись на спинку трона из мореного дуба, усмешливо щуря глаза и поглаживая усы. Он не чувствовал или не хотел чувствовать
Князь и княгиня находились на небольшом возвышении, к которому от самых дверей вел темно-красный бухарский ковер с узорами в виде разноцветных завитушек. Сводчатый каменный потолок сходился в виде шатра над их головами. На белой стене позади них висел православный крест, под ним два скрещенных меча и щит Мстислава Храброго. По краям возвышения горели светильники на подставках в виде треножников. Благодаря этому место, занимаемое княжеской четой, было освещено лучше остального зала, где на скамьях, застеленных мягкими коврами, сидела черниговская знать.
[111] Свитка - верхняя мужская одежда, надевавшаяся через голову.
[112] Бебрянь - ткань из шелка особой выделки.
Лишь епископу Гермогену из уважения к его сану и годам был поставлен стул с краю от возвышения. Таким образом епископ находился как бы на границе света и полумрака. Узкие, похожие на бойницы окна, забранные толстым мутно-зеленым богемским стеклом, с трудом пропускали свет.
Когда все приглашенные были в сборе, Святослав заговорил:
– Княгиня моя синеглазая попрекает меня тем, что я брата своего Всеволода выручать не спешу. По ее разумению, погряз я в ненужной суете, за добро свое трясусь, а о земле Русской не помышляю. В боязни и алчности винит меня моя супруга, полагая, что главное богатство для князя - конь и меч. А врага, считает суженая моя, нужно не ждать за валами и стенами, но идти ему навстречу. Знаю, что и сыны мои согласны с этим, не терпится им в новой сече смыть с себя позор недавнего поражения.
А я вот в сечу не рвусь, покуда меня киевский князь не позовет, ибо один в поле не воин. Рассудите же, други и советники мои, как лучше ныне действовать - мечом или умом?
Голос у Святослава был ласково-просительный, будто он желал обратить внимание всех присутствующих на некую заведомую глупость, пока что известную ему одному.
Ода сразу почувствовала в интонации мужа нечто похожее на подвох и с раздраженной улыбкой сбоку посмотрела на него.
Бояре не торопились высказывать свои суждения наперед Святославовых любимцев Веремуда, Регнвальда и Перенега, а те в свою очередь молча обменивались взглядами, не зная, кому из них первому начать говорить.
Наконец Веремуд решился:
– Княгиня права, грех не протянуть руку помощи брату своему. Однако черниговская дружина - слишком малый щит для всей земли Русской. Без великого князя в поход выступать нельзя. Гонец же, отправленный в Киев, еще не вернулся. Таково мое слово.
Затем со своего места поднялся Перенег.
–
Святослав взглянул на Регнвальда. Свей выразил свое мнение коротко:
– Любое дело толком красно. С малым войском идти на полчища поганых неразумно.
Теперь заговорили один за другим и бояре. Все они дружно стояли за поход на половцев, но… вкупе с киевским князем. Чего Изяслав ждет? Надо бы послать к нему еще одного гонца!
После всех выступивших Святослав попросил сказать свое слово епископа Гермогена, горбоносого щуплого старца, которому дорогое епископское облачение казалось было явно не по росту.
Епископ кротко вздохнул и скрипучим голоском промолвил:
– Ежели послан сей злой народ на Русь Господом за грехи наши, то сколь ратей ни соберите, все они разбиты будут. Нужно молить Вседержителя о прощении, тогда снизойдет на землю нашу и на сердца наши желанный свет очищения, а нехристи попадают замертво от единого гласа Божия.
И сколько веры было написано на лице у Гермогена, с такой уверенностью прозвучали его слова, что взоры всех имо-витых мужей, обращенные на него, засветились неким благоговейным почтением, словно епископом была произнесена непреложная истина, сомнений в которой ни у кого не могло быть. Только Ода да еще, пожалуй, Роман остались недовольны услышанным.
– Я устала от ваших отговорок, славные мужи, - вымолвила княгиня и повернула голову в сторону Гермогена.
– Ты забыл о тех святых, отче, которые отважно пошли на смерть, зная, что Господь не поможет им за их грехи. Души тех мучеников попали в рай, а Церковь и поныне чтит их имена.
– Эко загнула, княгинюшка, - с усмешкой вставил Святослав.
– Всякий святой лишь за себя перед Господом в ответе, а князья и бояре в ответе за множество христиан окромя самих себя. Такое бремя потяжелей такого креста будет, что влачил Иисус на Голгофу.
– Кому много дадено, с того много спросится, - отпарировала Ода, указав перстом на небеса.
Святослав решил прекратить военный совет: он не хотел заниматься препирательствами с супругой на глазах у своих бояр. Князь остался доволен единодушием знатных черниговцев, не посмевших перечить ему, недовольство же княгини и старших сыновей его мало волновало.
На следующий день в Чернигов прискакал гонец, отправленный Святославом в Киев. Он привез страшные вести!
Выслушав гонца, Святослав призвал к себе самых преданных старших дружинников и уединился с ними в горенке.
– Слушайте, други мои, что в Киеве творится, - поделился услышанным встревоженный князь.
– Народ пошел супротив князя своего, злодеев из темницы выпустил. По всему городу бесчинства творятся. Изяслав с дружиной у себя на Горе отсиживается, а половцы меж тем уже под Василевым села жгут!
– Недаром говорят, беда не приходит одна, - покачал головой Веремуд.
– До поганых ли Изяславу, когда на нем самом платье горит!
– усмехнулся Регнвальд.
– С народом шутки плохи!
– Так что же, пойдем на выручку к Изяславу!
– спросил Святослав.