Святотатство

Робертс Джон Мэддокс

Тот, кто намерен верно служить сенату и народу Рима, должен обладать железной волей и держать свои желания в узде. Я не раз совершал досадные просчеты, оказываясь во власти женского очарования. Когда же я научусь делать выводы из собственных ошибок? Кстати, ведь Юлия упоминала, что ее дядя проявляет настойчивый интерес к моей персоне и моим занятиям. Но даже это не заставило меня насторожиться.

На обратном пути из храма Цереры я чувствовал, что голова у меня идет кругом. События и обстоятельства так причудливо переплелись и перепутались,

что я не представлял, как в этой путанице разобраться. И хуже всего, я понимал, что мое расследование зашло в тупик. Я уже разговаривал со всеми, кто имел отношение к порученному мне делу. Исключение составлял лишь Помпей, но на то, что он снизойдет до беседы со мной, не стоило и рассчитывать.

Но помимо этой важной персоны я упустил еще одну, ничтожную, но все же имеющую прямое отношение к случившемуся, пронеслось у меня в голове. Надо немедленно исправить это упущение. Тем более разговор вряд ли будет долгим и утомительным. В моем нынешнем состоянии телесного и духовного упадка мне не вынести напряженного умственного противостояния. Размышляя подобным образом, я свернул к дому Лукулла.

В атрии меня встретил дворецкий:

— Чем я могу тебе служить, сенатор? Господина и госпожи нет дома.

— Не важно. Я занимаюсь расследованием прискорбного события, недавно произошедшего в доме великого понтифика.

— Да, сенатор, господин сообщил нам об этом и приказал оказывать тебе всяческое содействие, — кивнул дворецкий.

Очень любезно со стороны Лукулла, отметил я про себя.

— Тем лучше. Мне известно, что среди здешних рабов есть некая женщина, играющая на арфе. Именно она обнаружила злоумышленника, проникшего на ритуал. Я бы хотел задать ей несколько вопросов.

— Я немедленно приведу ее, сенатор.

Дворецкий проводил меня в маленькую приемную и поспешил прочь. Меня несколько удивило, что дворецкий огромного дома, позабыв о своем высоком положении, взял на себя труд лично выполнить подобное поручение, в то время как вокруг слонялось без дела множество рабов. Но когда он вернулся, я все понял. Его сопровождала не одна, как я ожидал, а две женщины — красивая юная гречанка в простом и скромном платье и почтенная матрона средних лет. Эта, напротив, была одета богато и пышно, а чертами лица напоминала Лукулла.

— Я — Лициния, старшая сестра Лукулла, — произнесла она. — Мой брат сказал, что все мы должны по мере возможностей помогать тебе. Ты можешь поговорить с этой девушкой. Но я буду присутствовать при разговоре, дабы удостовериться, что она не сказала ничего запретного.

— Я все понимаю, благородная Лициния, — молвил я.

Попробуй тут заниматься расследованием, когда вокруг одни запреты, вздохнул я про себя. Но изменить ситуацию было не в моей власти, и я опустился на стул. Женщины устроились на скамье напротив. Молодая гречанка выглядела несколько испуганной. Впрочем, рабы всегда выглядят испуганными, когда им случается разговаривать с человеком, облеченным властью.

— Тебе нечего бояться, милая, — обратился я к

ней. — Я всего лишь хочу установить последовательность событий, произошедших той ночью. Никаких подозрений на твой счет у меня нет и быть не может. Прежде всего скажи, как твое имя?

— Филлис, господин, — ответила она с робкой улыбкой.

— И ты музыкантша?

— Да, господин, я играю на арфе.

— Именно в качестве арфистки ты присутствовала в ту ночь на ритуале в честь Доброй Богини? Возможно, этот вопрос кажется тебе пустым, — добавил я, заметив мелькнувшее в ее глазах удивление. — Но именно так тебя будут спрашивать, когда ты будешь давать показания в суде.

— Да, господин. Меня позвали, чтобы я играла на арфе.

— Отлично. И когда же ты обнаружила, что на ритуал проник мужчина?

— Как раз в тот момент…

Девушка осеклась и неуверенно посмотрела на свою госпожу, которая ответила ей предостерегающим взглядом.

— Как раз в тот момент мы не играли, — с запинкой продолжала гречанка. — Я увидела, что в вестибюль входит женщина-травница и с ней кто-то еще. Травница осталась в вестибюле, а ее спутница… спутник… он направился в атрий. Она догнала его и схватила за руку, словно хотела остановить. Но он стряхнул ее руку и вошел в атрий. Тут я его и узнала.

— Понятно. Но я слышал, лицо его скрывала густая вуаль. Как же тебе удалось разглядеть, что это мужчина? Ведь в атрии, скорее всего, царил полумрак.

— Лица я не разглядела, господин. О том, что это мужчина, я догадалась по походке. Господина Клодия я видела много раз, он часто приходит в этот дом, чтобы повидаться со своей сестрой, моей госпожой Клавдией. А еще я узнала кольцо, которое он носит на руке. Стоило мне увидеть это кольцо, я сразу поняла, кто это. Тогда я закричала, что на ритуал проник мужчина. Мать верховного понтифика подбежала к Клодию и сорвала вуаль.

— Представляю, какой шум поднялся. Насколько я понял, ты разоблачила Клодия сразу после того, как он явился в дом?

— Нет, господин, — покачала головой девушка. — Он и травница провели в доме много времени. Я видела, они пришли в самом начале вечера, когда благородные римлянки только начали собираться.

— Вот как? Ты уверена?

— Уверена, господин. Я ведь уже третий год подряд играю на арфе во время этого ритуала. Эту травницу я сразу узнала по пурпурному платью.

Мысленно я честил себя последними словами. Слишком доверившись свидетельствам тех, кто сам говорил с чужих слов, я совершил очередной просчет. Так бывает очень часто — один из свидетелей выскажет ошибочное утверждение, и оно, никем не опровергаемое, начинает восприниматься как неоспоримый факт. Если бы я дал себе труд расспросить арфистку раньше, у меня сложилась бы совсем иная картина событий, и, возможно, травница осталась бы жива. Кстати, звали ее Пурпурия, и, судя по всему, платье пурпурного цвета являлось отличительным знаком, свидетельствующим о ее ремесле. Тут мне в голову пришла еще одна мысль.