Святотатство
Шрифт:
— Не думаю, что он задумал использовать этот театр исключительно для греческих пьес, — возразил сенатор по имени Тускул, по слухам, бывший дальним потомком вольноотпущенника. — Я беседовал с устроителем представлений. По его словам, когда театр будет окончательно достроен, в честь его открытия устроят грандиозные игры, где будет участвовать множество гладиаторов, а также кавалерия, пешие войска и катапульты.
— Да, это порадует зрителей больше, чем заунывные вирши старины Еврипида, — изрек я. — У нас, римлян, вкусы куда более простые и грубые, чем у этих изнеженных греков.
Во время этого разговора мы едва шевелили губами, не позволяя слишком оживленной мимике нарушить непроницаемое выражение наших лиц. В присутствии простолюдинов сенаторы обязаны сохранять величественный вид и гордую осанку. Лишь оказавшись внутри недостроенного театра, мы смогли расслабиться, поскольку представителей низших сословий там не было. Все они отправились на более занимательные представления. Я с удовольствием последовал бы их примеру.
Наиболее важные государственные деятели заняли места у самой сцены, рядом с орхестрой, куда должен был выйти хор. Только там были установлены сиденья из белого мрамора. Всем прочим пришлось довольствоваться деревянными времянками. Сцена тоже была деревянной, так же как и огромный трехъярусный просцениум. Вне всякого сомнения, впоследствии их собирались возвести в камне, однако эти временные сооружения были выполнены на редкость добротно, покрыты свежей краской и задрапированы дорогими роскошными тканями. В верхней части театра било несколько фонтанов, благоуханные струи которых заглушали запах краски и свежеобструганной сосны.
— Если я запачкаю свою новую тогу сосновой смолой, представлю Помпею счет, — заявил представитель сословия всадников, сидевший рядом со мной.
Это замечание вызвало настоящий взрыв хохота. Сейчас, вдали от любопытных взоров простых горожан, мы могли вести себя естественно и стать тем, кем мы были на самом деле — ватагой шумливых италийцев.
— Сюда идет Помпей! — раздался чей-то крик.
При появлении виновника торжества все мы, как предписывал обычай, встали и разразились овациями. Как и положено триумфатору, Помпей был облачен в широкую пурпурную тогу, усыпанную золотыми звездами, а на голове у него красовался золотой венок.
— По-моему, он принарядился несколько преждевременно, — прошипел Тускул. — Ведь торжественное шествие состоится только завтра.
— В качестве устроителя игр он имеет право носить тогу пикту, — возразил я. — Не иначе, он поспешил воспользоваться своим правом для того, чтобы мы привыкли видеть его в подобном облачении. Бьюсь об заклад, в дальнейшем он намерен сделать ее своей ежедневной пижамой.
Противники Помпея разразились улюлюканьем, сопровождаемым звуками весьма непристойного характера. Он не снизошел до того, чтобы удостоить их даже движением бровей.
Сторонники триумфатора, среди которых я разглядел молодого Фауста Суллу, заняли места в первом ряду, где уже сидели Цезарь, Красс, Гортал и прочие великие деятели.
После долгого обмена приветствиями, добрыми пожеланиями и замаскированными колкостями все мы приготовились к тому, чтобы на протяжении нескольких часов предаться отчаянной скуке, погрузившись в подобие сонного оцепенения. Хор вышел в орхестру и начал свои тоскливые завывания, а мы тем временем начали ощупывать собственные тоги, извлекая на свет то, что таилось в их складках. Одним из преимуществ широкой парадной тоги является возможность спрятать в ней все, что угодно, включая еду и питье. Я захватил с собой кожаную флягу, наполненную ватиканским. Вино, конечно, так себе, но я счел, что хранить хорошее вино в кожаной фляге — настоящее преступление.
Разумеется, пить и есть во время представления было строжайше запрещено, но за соблюдением этого запрета никто не следил. Все важные персоны расселись впереди, старательно делая вид, что происходящее на сцене вызывает у них самый живой интерес. Что до меня, я даже не пытался уловить во всей этой галиматье хоть проблеск смысла. Актеры в масках, облаченные в женские наряды, казались мне до крайности нелепыми.
— Какая гадость, — проворчал я. — У итальянских мимов, по крайней мере, женские роли играют женщины.
— К тому же они обходятся без этих дурацких масок, — подхватил сидевший рядом сенатор. — Им вполне хватает париков и грима. Нет, что бы там ни говорили, по-моему, все эти греческие изыски рассчитаны на вырожденцев.
— К тому же представления подобного рода дурно влияют на общественные нравы, — с важным видом заявил я. — Катон постоянно об этом твердит.
С этими словами я отправил себе в рот горсть жареных орехов.
Тут Цезарь оглянулся и обвел дальние ряды испепеляющим взглядом.
— О-о, — простонал какой-то всадник. — Старина Цезарь удостоил нас своего божественного взора.
— Ему-то хорошо, его жена должна быть выше подозрений, — пробурчал Тускул. — Про мою этого никак не скажешь.
Все так и прыснули со смеху.
Актеры начали верещать душераздирающе пронзительными фальцетами. Один из них, изображавший Гекубу, или, возможно, Андромаху, провыл что-то о богах, обрекших Трою на разорение. Надо отдать должное лицедею, он изрядно поднаторел в искусстве подражать женщинам. Двигался он на редкость грациозно, и при каждом жесте длинное его одеяние красиво развевалось.
Теперь я смотрел на сцену во все глаза, пропуская мимо ушей грубые шутки сидевших рядом сенаторов. Не то чтобы я внезапно стал ценителем греческой трагедии; но я чувствовал, что зрелище подталкивает меня к разгадке давно мучившей меня тайны. Актеры продолжали завывать. Я внимательно разглядывал мужчин в женских нарядах, расхаживавших перед Цезарем и Крассом, Фаустом и Помпеем. Помпеем, облаченным в пурпурную тогу.
Но вот наконец ниспосланное богами откровение снизошло на меня. Радость заставила меня позабыть о том, что боги обычно посылают подобные прозрения бедолагам, на которых хотят навлечь серьезные неприятности. Чувствуя, что вокруг головы моей светится золотистый нимб, я вскочил на ноги. Вероятно, под влиянием трагедии, столь благотворно подействовавшей на мои умственные способности, я вообразил себя греком, потому что завопил:
— Эврика!
— Кем ты себя считаешь, Метелл? — прошипел рядом чей-то голос. — Каким-то паршивым Архимедом? Сядь и не шуми, если не хочешь, чтобы тебя вывели вон.
Но я, потрясенный собственной догадкой, позабыл обо всем на свете.
— Они все были там, — сообщил я во весь голос. — И все были одеты женщинами.
Сидевшие в первом ряду повернулись, как по команде, и уставились на меня. Отец, судя по багровому румянцу, был на грани удара. Несомненно, мое открытие никого не обрадовало. Претор указал на меня, и целая стая ликторов поспешила наверх, пробираясь между сиденьями. Топорики их зловеще посверкивали. Охватившее меня ликование мгновенно испарилось, и я с ужасом осознал, какой чудовищный промах совершил. Я выбрался в проход и бросился к проему, зиявшему в недостроенной внешней стене театра.