Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды
Шрифт:
На глазах прихожан стирались границы веков, рассыпались в прах цивилизации и становились прозрачными стены храма. И они видели перед собой человека, который зримо беседует с Господом, как Моисей, и говорит с Христом, как апостолы, которые еще не знают, что они апостолы. Время от времени этот человек «возвращается», вспоминает о своем настоящем месте и снова «бежит» сквозь видимую реальность в реальность невидимую, но которая настолько душевно потрясает его, что он – плачет, улыбается, что-то шепчет, о чем-то просит, чего-то требует. И он делает это в совершеннейшей уверенности, что находится там, а не здесь. Еще вернее сказать, там в этот момент и находится здесь. И это общее чувство сопричастия
Он служил не благолепно, а душевно. Некоторые очевидцы даже испытывали страх за этого священника – слишком непосредственно он переживал внутри себя то, что позволялось исполнять с большим ритуальным хладнокровием. Если он и уходил в самого себя, то его переживания наглядно отражались в его облике: все видели, как он явственно страдает и радуется, плачет и улыбается… И здесь уже не играли существенной роли отдельные особенности, вроде внезапных остановок и замедлений в службе, или, напротив, ее ускоренного темпа, или молитв своими словами, что позволял себе отец Иоанн и что было недопустимо по церковным канонам.
Это были незначительные нарушения, но дело-то в том, что весь отец Иоанн был исключением из правил.
ВЗГЛЯД «ПРОФЕССИОНАЛОВ»
Это лучше всего понимали священники, сослужившие отцу Иоанну. Так, воспоминания сельского батюшки отца Иоанна Попова заканчиваются признанием: «Таков подобает нам иерей! Таким-то, или хотя подобным, а не иным совсем, и мне иерею быть должно. А я-то, я… Ох, Господи Иисусе Христе, Пастыреначальниче мой! Страшно-страшно становится за себя, когда сравнишь дивное пастырское усердие отца Иоанна и свое холодное небрежение!.. Страшно становится за себя! Недаром сказал некогда святой Иоанн Златоуст: “Не мню многих быти во иереех спасающихся, но множайших погибающих”. Страшно слово сие! Увы мне!..»
Многие батюшки специально приезжали в Кронштадт, чтобы своими глазами «испытать» знаменитого священника и сверить свои впечатления с тем, что о нем широко писала пресса и говорила народная молва.
Во время путешествий по России Иоанн Кронштадтский сам приглашал местных священников к сослужению. В 1897 году в церкви села Путилова Шлиссельбургского уезда с ним сослужил литургию Михаил Паозерский – настоятель Троицкой церкви в селе Васильевское Новоладожского уезда. Он пишет в своих воспоминаниях: «Признаюсь, я принял это приглашение не столько из желания разделить животворящую Трапезу страшных Христовых Таин с великим молитвенником, сколько из простого, мелкого любопытства. Каюсь, я был отчасти предубежден против него: все эти нелепые рассказы богомолок, безграмотные и бессмысленные молитвы, распространяемые от имени его; эксплуатация невежественной массы некоторыми из окружающих его лиц – всё это мало говорило моему сердцу и критически настроенному уму. Правда, я боялся осудить Божия избранника, но не в силах был открыть ему и сердце свое и говорил, как древний Фома: “Доколе не увижу – не иму веры”».
И что же в первую очередь замечает отец Михаил?
«Первое впечатление не в пользу его: движения нервные, порывистые; руки то сложит на груди, то быстро-быстро трет одну о другую; голову то опустит на грудь, то закинет назад, то склоняет попеременно на правый и левый бок; крестится скоро, но редко, зато часто-часто кланяется. Вообще производит впечатление человека, находящегося в крайнем нервном возбуждении».
Но «профессиональный» взгляд отмечает и то, с какой скромностью отец Иоанн отправляется на солею для чтения канона и как смиренно кланяется служащему с ним священнику. «И этот смиренный поклон, поклон светильника Церкви простому сельскому иерею, отданный не с пренебрежением, а почтительно, как равному о Христе собрату, впервые задел в моем сердце какую-то новую, сочувственную струнку», – пишет отец Михаил. Однако и дальше священник продолжает отмечать, что голос у отца Иоанна «резкий», чтение «невыразительное, даже не музыкальное», пусть и «подкупает своей прочувствованностью».
Но вот закончилась утреня. Во время облачения к литургии сельский батюшка впервые может рассмотреть близко внешность отца Иоанна. Откровенно говоря, и внешность невыразительная.
Однако отца Михаила, как и всех, впечатляют его глаза. Только это совсем иного рода впечатление. Он видит, что глаза эти «тусклые, с красными веками и белками, какие бывают обыкновенно у людей много плачущих или мало спящих. И эти потускневшие от слез и молитвенных бдений глаза вызывают во мне новую нотку симпатии к этому великому труднику и молитвеннику Русской земли».
«Началась Божественная литургия. Своим резким голосом, нервною торопливостью, угловатостью и порывистостью манер отец Иоанн не дает того художественного наслаждения, какое испытываешь, например, при служении нашего Архипастыря, где всё величаво, плавно, размеренно; но тем не менее как-то чувствуешь, что этот торопливый, порывистый иерей не отправляет только службу, не исполняет известный ритуал, а действительно священнодействует, приносит жертву Богу».
Сравнение манеры службы отца Иоанна со службой архипастыря в этом контексте едва ли случайно. Но кого имеет в виду отец Михаил? Митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, а также первенствующим членом Синода тогда являлся владыка Палладий (Раев-Писарев). За год до этого он возглавлял в Успенском соборе Московского кремля коронацию Николая II и императрицы Александры Феодоровны. Среди многих священников принимал участие в этой коронации и отец Иоанн. Конечно же, Паозерский не мог не знать об этом. Сравнивая Иоанна Кронштадтского с архипастырем, он, разумеется, нисколько не пытается как-то уронить достоинство владыки (тем более что воспоминания были опубликованы тогда же в «Санкт-Петербургском духовном вестнике»). Здесь намек более тонкий и, так сказать, внутрицеховой. Отец Иоанн в глазах отца Михаила – это все-таки свой брат, белый священник, но достигший таких высот славы, что может быть публично поставлен на одну доску с архиепископом, в прошлом монахом, прошедшим совсем иной путь, нежели кронштадтский пресвитер. Это в общем-то путь, который мог бы проделать и отец Михаил. Намек на то, что «порывистый иерей», такой нескладный на первый взгляд, в своем служении «не исполняет известный ритуал», а именно «священнодействует», выдает гордость представителя приходского духовенства, олицетворением которого выступает Иоанн Кронштадтский.
Невозможно представить, чтобы про архипастыря отец Михаил решился бы публично напечатать следующие слова: «В начале службы отец Иоанн казался довольно рассеянным: подивился вслух тяжести напрестольного креста, причем поднял его и поцеловал крепко, звучно, как целуют особенно любимых лиц; потом попросил открыть и закрыть окно; несколько раз зевнул, характерно крестя рот левою рукою». Это специфический взгляд священника на священника. Речь идет о своем брате. Но при этом отец Михаил прекрасно отдает себе отчет, что отец Иоанн Кронштадтский находится на недосягаемой для него высоте:
«И вдруг он опустился к подножию престола и, сложив руки на краю его, приник к нему головою. Как раз в это время запели Херувимскую песнь. Что-то строгое, почти суровое разлилось по лицу его, и я, как в книге, читал на нем: “Никтоже достоин от связавшихся плотскими похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю славы: еже бо служити Тебе, велико и страшно и самем небесным силам”.
И мне страстно, неудержимо захотелось так же вот пасть пред Престолом Всевышнего и плакать, плакать и “о своих гресех и о людских неведениях”. Последние преграды сомнения рухнули, и двери сердца моего широко растворились, чтобы принять в себя этого необыкновенного человека».
В воспоминаниях многих священников, сослуживших отцу Иоанну, замечается, что в какой-то момент службы все они вдруг чувствовали: отец Иоанн служит как-то не так! В последний раз митрополит Вениамин (Федченков) сослужил отцу Иоанну Кронштадтскому, будучи еще иеромонахом. Он так вспоминает об этом:
«Он предстательствовал. Я стоял пред престолом с левой стороны. И как только он возгласил с обычною ему силою: “Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа”, – меня, точно молния, пронзило ясное сознание, выразившееся в уме в таких словах: “Боже! Какой он духовный гигант!” И, созерцая это с очевидностью, я, в размышлении, закрыл уста свои служебником… “Какой гигант”.