Святой вор
Шрифт:
— Тебе не тяжело? — спросил Кадфаэль. — Давай помогу.
Девушка снова улыбнулась, уже теплее, и отрицательно помотала головой.
— Я отвечаю за него, так что если и уроню, то сама. Он не такой уж и тяжелый, просто громоздкий. Там, на конюшне, находится дорожный чехол для него. Кожаный и мягкий внутри. Если хочешь, помоги мне уложить в него инструмент. Тут в одиночку не управиться, нужно, чтобы кто-нибудь держал чехол раскрытым.
Кадфаэль пошел вместе с девушкой на конюшенный двор, где послушно подержал раскрытым чехол, покуда Даални укладывала орган внутрь. Наконец она закрыла чехол и плотно затянула ремни на пряжках. Неподалеку занимались
— Твой хозяин любит красивую упряжь, — заметил монах, кивая головой на уздечку.
Равнодушно проследив его взгляд, Даални сказала:
— Это не хозяйская уздечка, она принадлежит Бенецету. Уж и не знаю где он такую раздобыл. Небось украл где-нибудь. Но сам он помалкивает, так что лучше и не спрашивать.
Кадфаэль не сказал ни слова. К чему так глупо лгать? Похоже, Бенецет лгал без всяких видимых оснований, и одно это заставило монаха задуматься Возможно, Бенецет солгал об истинном хозяине столь богато украшенной уздечки, не желая привлекать внимание и вызывать лишние вопросы о ее происхождении, подобные тем, что возникли у Даални. Кадфаэль решил развить эту тему.
— Не очень-то он о ней позаботился — заметил монах равнодушным голосом, — Он позабыл ее в конюшне на ярмарочной площади, там она и провисела с самого наводнения. Он спохватился о ней лишь нынче утром.
На сей раз Даални с удивлением повернулась к Кадфаэлю, не закончив затягивать последнюю пряжку.
— Он так сказал? Рано утром он целых полчаса начищал уздечку. Нигде он ее не забывал, я видела ее много раз и после наводнения.
В широко раскрытых глазах девушки светилось раздумье. Кадфаэль не имел желания заострять ее внимание на этой уздечке. Он и без того, против обыкновения, слишком близко подпустил ее к своим делам, и, чего доброго, она могла решиться на какое-нибудь необдуманное действие накануне своего отъезда в Лестер, так ничего и не выяснив до конца. Уж лучше держать ее подальше от всего, если, конечно, удастся. Однако Даални соображала очень быстро и тут же мертвой хваткой уцепилась за несоответствие. Кадфаэль пожал плечами и равнодушно произнес:
— Может, я его не понял? Я увидел его с этой уздечкой нынче поздним утром и думал, что он пришел за ней на конюшне. Я понял так, что она хозяйская.
— Может, и не понял, — согласилась девушка. — Я и сама удивляюсь, откуда она у него. Наверное, из Прованса. Но, сказать по правде, я сомневаюсь в том, чтобы он оговорился. — Кадфаэль близко-близко видел ее сверкающие глаза. Даални не смотрела в сторону Бенецета. — Что же ему понадобилось в конюшне на ярмарочной площади? — В голосе девушки слышалось простое любопытство, словно интересовал ее лишь вопрос, но никак не ответ, однако блеск глаз ясно свидетельствовал об обратном.
— Откуда мне знать? — сказал Кадфаэль. — Я был наверху, на сеновале, когда Бенецет пришел туда. Может, он зашел просто так, узнать, отчего открыты ворота?
Возразить девушке было особенно нечего, однако глаза ее округлились, словно она боялась поверить мелькнувшей у нее надежде.
— А что ты делал на сеновале?
— Я искал доказательство правоты твоих слов, — ответил монах. — И я нашел его. Известно ли тебе, что Тутило позабыл там свой молитвенник?
— Нет! —
— Вчера вечером я отдал ему свой молитвенник. Он не мог припомнить, где потерял свой, но я подумал об одном месте, где явно стоило поискать. Там он и оказался, причем был заложен соломинкой как раз на службе повечерия. Доказательство это, конечно, не очень твердое, но все-таки очевидное. И скоро я предъявлю его Хью Берингару.
— Он освободит его? — тем же жарким шепотом спросила Даални.
— Насколько я знаю Хью, вполне вероятно. Но есть еще Герлуин, от которого так просто не отвертишься.
— А есть ли необходимость рассказывать шерифу? — спросила Даални с тревогой в голосе.
— Ну, не всю же правду. Хью поверит мне и на слово. Я скажу ему, что есть верное доказательство непричастности Тутило к убийству, но ему незачем знать, где вы были и что делали в тот вечер.
— Мы не делали ничего дурного, — сказала девушка с горечью к миру, в котором бедность приравнивается ко злу, коего в мире предостаточно, к миру, который не имеет сострадания к слабому. — А не может ли аббат Радульфус приказать Герлуину? Ведь здесь распоряжается он, а не рамсейские власти.
— Аббату придется соблюдать устав. Он не может задерживать здесь Тутило, не отпуская его к своим рамсейским братьям. Остается лишь ждать! Посмотрим, быть может, и Герлуина удастся убедить, чтобы он отпустил юношу.
Кадфаэль не стал размышлять далее над тем, что будет в этом случае, ибо ему казалось, что страсть к монашескому призванию у Тутило существенно поостыла и померкла перед чарующей перспективой вызволить из рабства королеву Партолана. Ну и что же? Уж лучше бросить плуг и заняться другим полезным делом, нежели продолжать пахоту, оставляя за собой все более мелкие борозды, покуда не предашь весь внешний мир анафеме и не отвернешься с презрением от всего человечества.
— Извести меня, — сказала Даални твердо, почти требовательно.
Лишь когда Кадфаэль ушел к воротам дожидаться приезда Хью Берингара, девушка взглянула на Бенецета. Зачем ему понадобилась столь бессмысленная ложь? Может, он и впрямь хотел, чтобы люди думали, дескать, эта уздечка принадлежит не ему, а хозяину, опасаясь их неуместного любопытства. Но зачем было вообще что-либо объяснять? Зачем этому угрюмому молчуну понадобилось распускать попусту язык и лгать без особой нужды? И вот еще вопрос: чьей бы ни была эта уздечка, его или хозяйская, ведь в конюшню на ярмарочной площади он ходил явно не за ней. Это просто отговорка, не более. Так зачем же он туда ходил? Забрать что-нибудь другое? Что-нибудь, вовсе не забытое, но оставленное там специально? Завтра все они уедут в Лестер. Если он и впрямь припрятал там нечто, чего не хотел показывать здесь, то забрать это следовало как раз сегодня.
Более того, если все это правда, то что бы там ни припрятал Бенецет, спрятал он это во время наводнения, когда речная вода залила церковь и в полной суматохе все ценности перемещали в безопасное место. В ту самую ночь, когда Тутило совершил свою кражу и (увы, признала Даални) тем самым посеял и взрастил семя смертоубийства. Убийства, в котором сам Тутило не был повинен. Убийства, совершенного каким-то другим человеком, который тоже имел причину не допустить того, чтобы Альдхельм пришел в аббатство и рассказал о, событиях той ночи. Могла ли быть иная причина, заставившая кого-то убить ни в чем не повинного молодого человека, пастуха из соседнего манора за рекой?