Святые Горы
Шрифт:
— Как одному скучно — сейчас: дети, ко мне! Они уж знают, идут.
Мельница
Мельница поставлена обителью на широкую ногу.
Сразу засыпается сверху для помола 500 четвертей хлеба. Четыре пары жерновов работают безостановочно. С мешка муки берут за помол по два ковша.
— В пользу святыя обители пополней норовим. А то мужику помирволишь — обитель обидишь, — пояснял мне мельник.
В селе Малках стоит вторая, громадная монастырская
— Она у нас на диво построена. Помещики любуются. Очень уж хороша! Из Харькова смотреть притекали. А и ставил-то, как и эту, простой неграмотный мужичок. Ученые приезжали, говорят, совсем по науке выходит, а у него, у мужичонки-то, и науки всей что аршин… Бороденка-то — пеньковая; так, немудрящий мужичонка.
Мельник оказался типом в своем роде.
В нем первом здесь под рясой монаха не умер крестьянин. Скуфейка на затылке, рубаха на выпуск, сапоги со скрипом. С помольщиком зуб-за-зуб.
— Благослови-ко нас чайком, да яичками! — предложил ему отец Серапион.
— Вот радость мне, так радость! — суетился мельник. — Какого святого молить?
— Да уж радость не радость, а пришли — угощай! Он у нас ведь мученый, — прибавил отец Серапион, обращаясь ко мне.
— Это как?
— Прежде чем в монастырь попал, сколько одного побоя от отца выдержал, за это самое, за монашество.
— Топор в голову летал. С полным удовольствием. А что горшков об меня разбито, да палок сломано. А я все еще — вон какой!
— Всякому дневи довлеет злоба его! — ни с того ни с сего, по своему обыкновению, изрек отец Серапион.
— Это точно, — согласился мельник.
— Иде же зависть и рвение, ту нестроение и всякая злая вещь!
— Чего уж — известно!
— То-то!
— Я, отец Серапион, тоже говорю: за этот за самый монастырь, скольким поди влетало.
— Без Бога, брат, не влетит. Это Он, Господь, тебя испытует, истинное ли благожелание имеешь. Не суесловишь ли токмо. А ты так думал — в монастырь, так сейчас тебя и пустили.
— Зачем сейчас, претерпеть надо.
— Вот оно самое! И претерпевай! А ты говоришь — побои.
— Я рази со злом, отец Серапион; я со всяким благодарением. Мы за это самое родителю нашему, за побои значит, в ноги кланялись! С полным удовольствием!
— Всякое царство, разделившееся на ся, запустеет и всяк град или дом, разделившийся на ся — не станет, — совсем уже неожиданно заключил отец Серапион.
— Они нас палкой, а мы им в ноги.
— Смиряй себя — превознесется.
— Они за власы, а мы им в ручку!
— Ну?
— Ну и превозмогли! Отпустил в обитель. Вместе помолились еще.
— Дивны пути Господни! Яйца-то у тебя из Малков?
— Да. Тамошний мельник, отец Мардарий, благословил десяточком.
— Не ведаешь, куда приведет… Ты думаешь, к погибели, а Он тебя ко
— И все это должны мы чувствовать.
— То-то!
— А мы не чувствуем и выходим скоты бесчувственные! — окончательно уже размяк мельник. — Пути, брат, paзные, — обратился он ко мне. — Тут один старик-казак ко мне пришел. В монахи тоже захотел. Я его принял. Что ж бы ты думал: он полагал в иноки, а жена его домой по этапу стребовала. Вот те и пути!.. Это точно, что разные… Отец Серапион? — обратился он, немного помолчав, к моему спутнику.
— Ну?
— Никак невозможно.
— Что?
— По нашему мельничному делу. Из-за длинных ряс, уже в шестерне двое и век свой скончало иноков. Смололо… Благословили бы нас короткими. Вон они говорят, в Соловках — до колен.
— Не благообразно.
— Да ведь сгинем!
— Будет попущение — сгинешь, а не будет попущения — и в длинной рясе цел останешься. «Ни единого волоса», сказано. Что «дамскому полу, что духовному сану — одежда подобает длинная, сокровенно блюдущая члены!»
Чай пить мы пошли на балкон мельницы. Впереди — громадная поляна, по сторонам вершины гор. На востоке они тонут в туманной синеве вечера, на западе — смутно млеют в золотистой дымке заката.
— Светскому человеку не понять чувства монашеского? — засмотрелся отец Серапион на горы.
— Это почему?
— Потому что здесь может быть столько праведников перед Богом, яко светильни возженные молитвою, возносились.
— Да, тут, брат, на каждом шагу угодники были, — заметил и мельник со своей стороны. — И все разные! Всяких наций! Поди, на многих языках молились Богу-то.
— От мирского соблазна в камень уходили. В недра горные!
— А казак от жены — этот не ушел. Ишь… И шельма же!.. Супруга — и вдруг по этапу домой… А?
— И лист его не отпадет, и вся елика, аще творит — успеет, закончил по-своему отец Серапион.
На хуторе
От мельницы до хутора было рукой подать.
Хутор еще только устраивается, не окончена даже кирпичная стена, которою он окружен. По углам ее зачем-то башни, уподобляющие форму какой-то крепости. Внутри стены — ряды сараев, крытых соломою, маленькие хозяйственные избы.
— Что это? — указываю я на кирпичные фундаменты.
— Будут новые больница и баня.
Строят опять-таки не монахи. Монаха — ни одного! Работает крестьянство, получающее от 1 рубля 80 копеек до 2 рублей с тысячи кирпичей, уложенных им. Разумеется, харчи монастырские. Работа тяжелая, и вознаграждение очень не щедрое. Я заметил об этом отцу Серапиону.
— Что ж, пускай для ради обители потрудятся. Ведь не кому другому — Богу! Чего и не додадим, после сторицею им воздается. Не на помещиков ведь.