Святых не существует
Шрифт:
Как только он уходит, я выхватываю свою руку обратно у Коула.
— Ты мне не нужен, — сообщаю я ему.
Коул фыркает.
— На хрен не нужен. Ты на мели, без студии, едва зарабатываешь на аренду. Ни связей, ни денег. Тебе совершенно необходима моя помощь.
Хотелось бы мне иметь аргументы на этот счет.
Все, что я могу сделать, это нахмуриться и сказать, — Пока что я прекрасно справляюсь.
Коул испускает долгий вздох раздражения.
— Думаю, мы оба знаем, что это неправда. Даже если не брать в расчет нашу первую
Я скрещиваю руки на груди. — В обмен на что?
Коул улыбается. Это его настоящая улыбка - не та, которую он показывал Артуру. В ней нет ничего теплого или дружеского. На самом деле, она чертовски пугающая.
— Ты станешь моим протеже, — говорит он.
— Что это значит?
— Мы узнаем друг друга получше. Я буду давать тебе советы, наставничать. Ты будешь следовать этим советам, и ты будешь процветать.
Его слова звучат вполне доброжелательно. И все же у меня возникает ощущение, что я собираюсь подписать дьявольскую сделку с чертовски скрытым пунктом.
— Может, я упускаю какой-то сексуальный подтекст? — спрашиваю я. — Ты Вайнштейн в мире искусства?
Коул откидывается в кресле, лениво потягивая мимозу. Эта новая поза демонстрирует его длинные ноги и мощную грудь, выгибающуюся под кашемировым свитером, причем абсолютно намеренно.
— Неужели я выгляжу так, будто мне нужно подкупать женщин для секса?
— Нет, — признаю я.
Половина моих соседок по комнате трахнули бы Коула в одно мгновение. Вообще-то, все они, кроме, может быть, Питера.
Я покусываю край ногтя большого пальца, раздумывая.
— Не грызи ногти , — огрызается Коул. — Это отвратительно.
Я кусаю ноготь сильнее, хмурясь на него.
Он будет властным и контролирующим, я уже знаю. Это то, чего он хочет? Марионетка, танцующая на его ниточках?
— Могу я зайти к тебе в студию? — спрашиваю я.
Это дерзкая просьба. Коул Блэквелл никому не показывает свою студию. Особенно когда он занят работой над сериалом. Я не имею права просить, но у меня странное чувство, что он может согласиться.
— Уже выдвигаете требования? — говорит Коул. Он помешивает соломинкой лед с холодным щелкающим звуком.
— Конечно, протеже должен видеть мастера за работой, — отвечаю я.
Коул улыбается. Ему нравится, когда его называют «мастером».
— Я подумаю над этим, — говорит он.
— А теперь... — он наклоняется к столу и складывает перед собой тонкие бледные руки. — Мы поговорим о тебе.
Черт. Это моя самая нелюбимая тема.
— Что ты хочешь знать?
Он голодно смотрит на меня. — Все.
Я тяжело сглатываю. — Хорошо. Я прожила
— А как насчет твоей семьи?
Если подумать, это моя самая нелюбимая тема.
Я опускаю руки на колени, чтобы снова не начать грызть ногти.
— У меня нет семьи, — говорю я.
— У всех есть семья.
— Не у меня.
Я смотрю на него, поджав губы, упрямо.
— Где мать-алкоголичка? — говорит Коул.
Для меня наш разговор в студии был сплошным пятном из выкрикиваемых обвинений и полного замешательства. Коул, очевидно, запомнил каждое слово, включая ту часть, о т которой я проболталась и о которой теперь горячо сожалею.
— Она в Бейкерсвилле, — бормочу я.
— А что насчет отчима?
— Насколько я знаю, он живет в Нью-Мексико. Я не разговаривала ни с одним из них уже много лет.
— Почему?
У меня заколотилось сердце, и в животе появилось тошнотворное ощущение, которое всегда возникает, когда я вынуждена думать о матери. Мне нравится держать ее в ловушке за закрытой дверью в моем мозгу. Она - эмоциональный рак, и если я выпущу ее наружу, она заразит каждую частичку меня.
— Она худший человек, которого я когда-либо встречала, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос был ровным. — Это касается и моего отчима. Я сбежала в тот день, когда мне исполнилось восемнадцать.
— А где твой настоящий отец?
— Мертв.
— И мой тоже, — говорит Коул. — По-моему, так даже лучше.
Я резко смотрю на него, гадая, не шутка ли это.
— Я любила своего отца, — холодно говорю я. — День, когда я его потеряла, был худшим в моей жизни.
Коул улыбается. — Самый худший день на сегодняшний день.
— Итак, папа умер, оставив тебя одну с самой дорогой мамочкой и без единого пенни между вами, — говорит мне Коул, морща нос, словно все еще чувствует запах тех ужасных лет на моей коже.
— Есть вещи и похуже, чем быть бедным, — сообщаю я ему. — Был период, когда у меня были расчесанные волосы, чистая форма, я ходила в частную школу, где каждый день мне приносили обед. Это был ад.
— Просвети меня, — говорит Коул, приподняв одну темную бровь.
— Нет, — говорю я категорично. — Я не игрушка для твоих развлечений.
— Почему ты так сопротивляешься? — говорит он. — Ты когда-нибудь пробовала сотрудничать?
— По моему опыту, когда мужчины говорят «сотрудничать», они имеют в виду «быть послушной».
Он ухмыляется. — Тогда ты когда-нибудь пробовала быть послушной?
— Никогда.
Это ложь. Я пробовала. Но все, что я узнала, - это то, что никакая покорность не может быть достаточно хороша для мужчины. Ты можешь перевернуться, показать живот, молить о пощаде, а они все равно будут продолжать бить тебя. Потому что сам акт дыхания - это бунт в глазах разъяренного самца.