Сыграй мне смерть по нотам...
Шрифт:
– Ничего нет странного в том, что девочке тоже захотелось подработать.
– У неё всё есть. Зачем ей именно кабак? Ты так спокоен, потому что ты не мать!
Смирнов усмехнулся:
– Согласен, не мать. И вряд ли смогу стать ею в ближайшее время. Дурочка моя! Не плачь!
Он прижал незнакомку к своей белоснежной груди и поцеловал одну из чёрных перчаток. В зеркале мелькнули песцы, затем нежная пара совершенно сместилась за Венеру и исчезла из поля зрения Самоварова.
– Она меня измучила, – шептал из-за Венеры голос невидимой Иры. –
– Чего ты боишься? Не происходит ничего страшного, – сказал Смирнов.
– Ничего страшного? – снова застонала неизвестная в мехах.
– Конечно! Девочка ищет себя. Девочка хочет самостоятельности, хочет заработать. Девочка начинает сексуальную жизнь. Всё это рано или поздно случается со всеми.
– Рано или поздно? Но ей всего тринадцать лет!
Песцы отпрянули из-за бронзового бедра Венеры и снова возникли на зеркальной глади. Самоваров смущённо подул на свежеприклеенную планочку решётки.
– Ирина, посмотри правде в глаза, – весомо прошептал Смирнов, тоже показываясь Самоварову из-за статуи. – Современные дети взрослеют рано. И умнеют тоже быстро. Даша во многих отношениях давно уже разумная женщина.
– В каких это отношениях? Не сочиняй, пожалуйста! Она именно ребёнок и вредничает совершенно по-детски. Делает всё назло! Я ей как-то говорила, что девочки должны очень осмотрительно начинать половую жизнь. Она в ответ связалась с этим гнусным Вагнером. Я просила её не портить чудесные волосы заколками – она тут же обстриглась почти наголо. И так во всём! Я знаю, она меня ненавидит. Из-за него. И из-за нас с тобой. Мы никогда не будем счастливы!
Ира проговорила это жалобным дрожащим голосом.
– Ерунда, – ответил Смирнов твёрдо. – Скоро всё кончится, если ты приняла окончательное решение. Тогда хорошо будет всем. Даже ему. И ты наконец поймёшь, что Даша не ребёнок, а расчётливая маленькая женщина с весьма твёрдым характером. Ребёнок у меня ты – глупый, милый, доверчивый ребёнок. Даша-то правильный выбор сделает, она умница. И тогда мы уедем. Только будь с нею построже в принципиальных вопросах. В каких, ты знаешь.
– А «Багатель»? – канючила Ира.
– Я что-нибудь придумаю, помогу тебе.
– Не мне, а ей!
– И ей тоже. А сейчас иди! Созвонимся. Мне репетировать надо. Я всё бегал по нашим делам, а эти халтурщики совсем распустились. Полина нервничает, ничего у неё не получается. К тому же какой-то старый осёл в бабьей кофте притащился учить её аккомпанементу. Она едва не въехала ему в рыло, и до сих пор психует – слышишь, что вытворяет? Колотит по клавишам, как дровосек. Если б Даша была на её месте! Не хочет. Тоже тебе назло, наверное.
– Ты её любишь? – вдруг довольно громко спросила Ирина.
Самоваров увидел в зеркале её покрасневшие от огорчения глаза и нос. Смирнов после
– Кого я люблю?
– Полину.
– Ну, сколько можно об этом, Ира! Что за нелепые вопросы! Мы тут, в конце концов, не одни.
Он имел в виду Самоварова, который тактично уткнулся в свою решётку.
Работа над экраном подходила к концу: батареи совсем не стало видно. Смирнов и его таинственная Ирина наконец расстались. Из Мраморной гостиной донеслись властные вскрики руководителя:
– Стоп, стоп, стоп! Забыли обо всей галиматье, которую вы только что тут проорали. Поехали сначала!
Не слишком-то приятно сделаться невольным свидетелем чужого, вполне личного разговора. Ещё противнее при этом знать, что тебя считают чем-то вроде мебели или бронзового истукана. Самоваров теперь даже жалел, что сидел у своей решётки тихо, как мышь, вместо того, чтоб нарушать идиллию тайного свидания стуком молотка или надсадным кашлем. А ещё показалось ему, что хотя Ирина и Смирнов давно ушли, он до сих пор в аванзале не один.
Он окинул глазом окна, зеркала, консоли и прочие достопримечательности интерьера. Аванзал был пуст. Вдруг Самоваров заметил, что золотисто-жёлтая портьера, которая скрывала запасной выход, слабо и неестественно колыхнулась. Может, показалось? Драпировка могла, конечно, поддаться и банальному сквозняку, однако из-под её сборчатого края явственно высовывались носки лакированных туфель!
«Что за чёрт! Как в шпионском кино, где за портьерами скрываются наёмные убийцы», – подумал Самоваров.
Он резко шагнул в сторону жёлтых штор. Драпировка в ответ зашевелилась, и из-за неё вышла рослая девочка в коротенькой юбке и в белой блузке с галстучком. Смирновский ангелочек!
Самоваров сразу узнал эту особу с рыжими хвостиками, наивно болтающимися вдоль щёк. Именно она дирижировала «Ключами» в отсутствие Цезаря-Смирнова. По её лицу неровно – на носу и щеках погуще – было посыпано жёлтыми веснушками. Её веки нежно розовели, а глаза были такие, какие часто встречаются у рыжих – синие, как спелый сизый виноград. Рыжина её волос Самоварову показалась фальшивой, а сама девица – крайне противной. То, что она пряталась за портьерой и подслушивала, было гадко, но, должно быть, вполне естественно для невоспитанного подростка.
Самоваров насторожился: надо бы посмотреть, не оторвала ли эта особа, стоя за драпировкой, ручку от служебной двери. И не написала ли несмываемым маркером какой-либо гнусности?
Самое неприятное было то, что, явившись из-за портьеры, рыжая ничуть не смутилась. Наоборот, она улыбнулась Самоварову, кокетливо потрясла хвостиками и приложила палец к губам – молчи, мол. Затем она направилась в Мраморную гостиную, издевательски поигрывая крепкими ногами в розовых ангельских колготках и поблескивая лакированными туфельками. Когда она скрылась за дверью, пение детей-лауреатов пресеклось, и недовольный голос руководителя Смирнова смешался с резкими скрипами со стороны его жены. Рыжая девочка не оправдывалась.