Сын Авроры

Бенцони Жюльетта

— Могу я хотя бы спросить, вакантно ли еще место настоятельницы?

— Разумеется. Избрание моей правой руки, которая придет на смену любимой нами сестре Лихтенберг, не должно совершаться впопыхах. От себя добавлю только, что у нас уже есть три кандидатки на этот пост, причем все — дамы в высшей степени почтенные! — произнесла аббатиса, смерив бывшего канцлера взглядом, настолько тяжелым и жестким, что им впору было забивать гвозди.

После этих ее слов господин фон Бехлинг покорно умолк, однако Аврора при слове «почтенные» покраснела от досады. Все было ясно как Божий день: у нее не было ни единого шанса стать настоятельницей. Отныне ей следовало довольствоваться статусом обыкновенной пешки, что решительным образом шло вразрез с ее глубокой натурой и честолюбивым характером. Пришло время показать шипы.

— Обдумав ваше предложение, дорогой друг, — начала она дерзко, обращаясь к Бехлингу и словно не замечая аббатису, — я полагаю, мне придется отказаться от той чести, что мне оказывают. Будучи женщиной общительной, я на дух не переношу показного целомудрия и кричащей добродетели. Они отравляют мою жизнь! Пойдемте же!

С этими словами она продемонстрировала в сторону аббатисы небрежный намек на реверанс, но не успела сделать и пары шагов, как Анна-Доротея крепко ухватила ее за локоть:

— Об этом не может быть и речи! Несмотря на то что внутренний уклад монастыря следует своим собственным правилам, князь по-прежнему остается нашим сюзереном. И все мы должны ему подчиняться. Он хочет, чтобы вы стали канониссой, и вы ею станете!

— Но я не саксонка, а значит — не его подданная!

— Зато саксонец ваш сын! Вопрос закрыт, не правда ли? Ну же, — добавила она уже мягче, — вы ведь прекрасно понимаете, что ничего не добьетесь своим бунтарством...

— Но у меня нет религиозного призвания!

— К счастью, тут у нас нет ничего общего с католическими монастырями. Достаточно просто быть благочестивой христианкой... Господин фон Бехлинг, — проговорила она, не выпуская руки Авроры из своих цепких пальцев, — можете считать свою миссию выполненной. Прикажите выгрузить вещи графини и разместить ее приближенных...

— Со мной приехала лишь одна юная служанка...

— Вы сможете набрать себе прислугу позднее. А теперь вас проводят в ваши покои. Господин фон Бехлинг, извольте пройти в дом для гостей, он у нас всегда открыт. Завтра вы сможете присутствовать на церемонии облачения... А потом вам придется попрощаться.

Ответа не последовало. Аврора и Бехлинг вышли из комнаты и разошлись, каждый в свою сторону: она отправилась вслед за пожилой женщиной в черной робе и белом переднике, голову которой венчала внушительного вида белая шапочка; он же прошел в монастырскую гостиницу, следуя за старым слугой в серой ливрее, обшитой черными галунами... Они лишь кивнули друг другу в полнейшей тишине, не перекинувшись ни единым словом...

Теперь, когда Аврора знала наверняка, что ей придется здесь остаться, она решила как следует осмотреться. Ранее ей и в голову не приходила подобная мысль: на протяжении всего путешествия ее буквально обуревала ярость, а сам Кведлинбург она воспринимала не иначе как мимолетный, незначительный эпизод в своей жизни. Она вдруг поняла, что этот «монастырь» был особенным, а также осознала, почему попасть в это место считалось величайшей привилегией. Все потому, что это странное заведение лишь называлось монастырем! Это был настоящий дворец, чьи богатство и величие могли соперничать с прекраснейшими дворцовыми убранствами, которые Аврора только могла припомнить: Дрезден, Ганновер, Целле или же роскошное семейное гнездо Агатенбург, что под Штаде. Чего стоил один только кабинет аббатисы: великолепные занавеси из лилового бархата, расшитого серебряными нитями; потолок, отделанный позолоченными кессонами с гербами; эбеновая мебель, украшенная слоновой костью; и огромный пышный ковер, покрывавший гранитные плиты пола, — все это, несомненно, должно было поразить Аврору. Однако взгляд ее был прикован к величественной фигуре хозяйки помещения, источавшей холодную неприязнь...

Снаружи замок Кведлинбург Аврора заприметила еще в карете. Проезжая вдоль излучины реки Боде, молодая женщина мельком взглянула в направлении, указанном Бехлингом, и была поражена невероятными размерами крепости. На внушительной насыпи высились каменные стены, а за ними располагался холм, похожий на большой муравейник, сплошь облепленный разномастными зданиями. Вершину холма, под хмурым, мертвенно-бледным небом, венчала прелестная церковь, выстроенная в романском стиле. В большинстве построек, выполненных еще в XI веке, отчетливо чувствовалась рука создателя, императора Генриха Птицелова [7] . Тяжелые, свинцовые облака отбрасывали причудливые тени на жизнерадостную терракотовую черепицу зданий, но Аврора вдруг отчего-то почувствовала страшную тоску. Ей захотелось немедленно бежать из этого места, и она поклялась себе, что исполнит задуманное при первой же возможности...

7

Генрих I Птицелов (876—936) — герцог Саксонии с 912 г., с 919 г. — первый король Восточно-Франкского королевства (Германии) из Саксонской династии.

Однако позднее, плетясь за пожилой монахиней, она отметила про себя, что замок, суровый снаружи, имеет поразительное сходство с экзотическим фруктом, какой обычно подают к княжескому столу. Подобно тому, как колючки и шипы укрывают нежную, сладкую сердцевину, за древними крепостными стенами располагались изящные здания эпохи Возрождения, прекрасная часовня и совершенно невероятный сад, цветы в котором только и ждали лучика солнца, чтобы распуститься.

Поднявшись, наконец, на второй этаж, сопровождающая Аврору дама, которая в действительности оказалась светской гувернанткой по имени Гертруда, открыла дверь в спальню и пригласила ее пройти внутрь. Посреди просторной, светлой комнаты с белыми гардинами и синим ковром, в окружении коробок и узлов с вещами сидела Юта в своей извечной накидке. Голова ее была опущена, а весь вид выражал крайнюю степень удрученности...

— Эй, девочка, — окликнула ее Гертруда, — что это вы там высиживаете? Разве не должны вы сейчас распаковывать вещи, которые могут потребоваться вашей хозяйке этим вечером?

Взгляд девушки прояснился, она медленно поднялась:

— Мы будем здесь жить? — спросила она, взглянув на Аврору и чуть не плача.

Аврора не смогла сдержать улыбку: покидая Гослар, Юта, так же как и сама графиня, полагала, что им будет дозволено явиться к королевскому двору.

Нетрудно было вообразить всю степень ее разочарования. Однако Гертруда быстро все расставила по местам:

— Эта комната предоставлена вам только на эту ночь. Завтра, во время церемонии облачения твоей хозяйки, ты сможешь отнести ее вещи в специально подготовленные личные покои...

Слушая ее краем уха, Аврора вдруг заметила в комнате два сундука, обтянутых кожей, которые она оставила в Дрездене перед отъездом в Гарц.

— Как они здесь оказались? — спросила она, жестом указывая на сундуки.

— Не могу сказать, госпожа графиня, — ответила Гертруда. — Но их доставили тем же экипажем, что и вас.

— Откройте их! Я хочу знать, что внутри!

В первом сундуке лежало несколько платьев из ее гардероба, во втором их было всего два: один наряд из белого сатина, расшитого жемчугом, к которому прилагалась дорогая вуаль из мехельнского кружева. Второе платье было из плотного черного шелка, с коротким шлейфом и рукавами, подбитыми горностаем. Этот строгий, но вместе с тем изысканный туалет дополнял накрахмаленный муслиновый воротник-фреза — точная копия того, что носила аббатиса, с той лишь разницей, что ее воротник был фиолетовый. Гертруда поспешила объяснить: на церемонию облачения, в церковь, госпожа фон Кенигсмарк должна явиться в свадебном (то есть в белом) платье, а затем, по завершении обряда, ей нужно будет переодеться в черное и носить традиционный монашеский головной убор... Острая вспышка ярости заставила лицо молодой женщины вспыхнуть. Очевидно, в Дрездене за нее уже все решили, не оставив ей ни малейшего права на выбор...