Сын Авроры
Шрифт:
На следующий же день он отыскал нужный дом, который находился неподалеку от цитадели, и взлетел по ступенькам его крыльца. Его приняла служанка и сообщила, что хозяйки дома нет, но Розетта еще никуда не уходила. Пока служанка была рядом, они мирно играли или рассматривали кружева (причем делали это, пожалуй, слишком придирчиво и увлеченно), но стоило ей удалиться, Мориц потребовал продолжения того, что произошло накануне. Увы — служанка постоянно была где-то поблизости, то ходила из кухни в прихожую и обратно, то подолгу стояла в гостиной... Розетта позволила себя поцеловать, да и только. Все дальнейшие попытки Морица предпринять что-либо серьезное были решительным образом отвергнуты. Это было не похоже на Розетту, и Мориц, в полнейшем недоумении, ушел ни с чем. Но тем горше было его разочарование, когда он узнал, что девушка возвращается в свой отчий дом... в Турне!
Но что такое жалкие пять лье для влюбленного солдата, который держится в седле столь же непринужденно, как скачет кентавр? Первый его визит был скорее официальным, однако это позволило ему осмотреть «поле битвы» и выработать стратегический план действий. Дом был достаточно большой, с садом и хозяйственными постройками. Мориц излазил участок вдоль и поперек, словно какой-нибудь фермерский мальчишка, но, наконец, его старания увенчались успехом: он обнаружил за одним из домов тихий уголок, сокрытый от посторонних глаз. И вот в один прекрасный день ему удалось заманить туда свою юную пассию.
«Случилось так, — писал позднее Жан д'Алансон, бывший учитель Морица, а после — его близкий друг и историограф, — что они оба пали жертвой своей невинности...»
Три месяца! Три месяца, полных безграничного, всепоглощающего, безоблачного счастья. Молодые любили друг друга так, как могут любить только дети: нежно, безумно, пылко и немного наивно — и в их возрасте это было вполне естественно. Вот только естество все же взяло свое. Поначалу Розетте периодически становилось дурно, потом у нее стали проявляться неожиданные припадки хандры и даже паники. Скрывать это было уже невозможно. Мориц утешал ее, как только мог, и клялся, что всегда будет заботиться о ней. И начал он с того, что увез ее из Турне.
Заручившись поддержкой фон Шуленбурга, которому Мориц все рассказал (в приватной беседе он ясно дал понять своему наставнику, что Розетта для него дороже, чем сама жизнь), юноше удалось перевезти любимую в Брюссель и там отдать ее на попечение знакомой вдове суконщика. Та пообещала, что будет заботиться о бедняжке, как о своей родной дочери. После этого Мориц вернулся на военную службу, правда, на этот раз он уже не был простым наблюдателем. Война была еще в разгаре, и молодой солдат сражался яростно и достойно...
Не имея ни малейшей возможности навещать несчастную Розетту, Мориц писал ей письма, полные любви и обожания:
«Моя дорогая Розетта, я получил ваше милое, очаровательное письмо, что вы так любезно мне написали; невозможно передать словами, какое волнение испытывал я, когда читал ваши строки, переполненные любовью и лаской. Не сомневайтесь в моих чувствах, прошу вас. Я люблю вас и буду любить всегда! Доверяйте моему слову и своей красоте! Как бы мне хотелось быть сейчас рядом с вами, утешить вас, смахнуть слезы скорби с ваших прекрасных глаз. Я знаю наверняка, что вы скорбите: я почувствовал это в вашем письме, так что я считаю себя не вправе омрачать вашу жизнь своими переживаниями. Но одно я знаю точно: вы не созданы для скорби...»
Увы, орфография письма оставляла желать лучшего — куда ей было до витиеватых мыслей молодого солдата! Сказать по правде, она была просто ужасной, так что, читая эти милые строки, Розетта то и дело широко улыбалась (девушка умела писать гораздо лучше Морица)! Но кто будет обращать внимание на правописание, когда письма эти были для Розетты настоящей отдушиной; равно как и те два раза, когда Мориц все же смог выкроить время и навестить беременную девушку в Брюсселе...
К сожалению, ему так и не довелось присутствовать на самих родах: Фридрих Август срочно вызвал сына в Дрезден. Юный Мориц выехал без промедлений, в сопровождении господина Штотеррогена. Он и подумать не мог, что именно его ожидает...
* * *
В действительности же дело обстояло так: зная о любовной истории Морица, господин фон Шуленбург не предполагал, что она зайдет так далеко. Поначалу он считал, что это была всего-навсего детская влюбленность, не более, но теперь, когда события грозили завершиться неминуемой женитьбой, следовало действовать обстоятельно и наверняка. Поэтому-то он и написал письмо Авроре фон Кенигсмарк.
Прочитав его, графиня едва могла скрыть охватившее ее волнение. Рассказ о первой любви родного сына тронул ее до глубины души. С другой стороны, она как никто другой знала, насколько упрямым в своих решениях мог быть Мориц. Как же это все глупо! Она всю жизнь мечтала о светлом, славном будущем своего сына, но теперь этот мезальянс мог все испортить!
Не колеблясь ни минуты, она отправилась в Дрезден, чтобы предупредить о случившемся Фридриха Августа. Встретившись с ним, Аврора заговорила прямо, без обиняков:
— В сложившейся ситуации только вы можете помешать ему совершить непоправимое.
— Почему не вы? — парировал Август II (незадолго до этого ему удалось на время отбить польский трон у Станислава Лещинского, вынудив того бежать за границу). — Ведь он вас любит, восхищается вами. Вне всяких сомнений, он согласится с любым вашим решением.
— Вовсе нет. И все потому, что он очень похож на вас. Для нас же, для Кенигсмарков, любовь всегда имела первостепенное значение. А я полагаю, он действительно любит эту девушку!
— Будучи четырнадцатилетним юнцом? Вы что, смеетесь?
— О нет, я абсолютно серьезна. Повторюсь, вы единственный, кто сможет помешать этому нелепому союзу.
— И каким же образом, интересно знать? — с деланным любопытством спросил король, но прозвучало это настолько фальшиво, что Аврора мигом вспылила:
— Не считайте меня дурой, Ваше Величество! Я думала, вы куда проницательнее. Тогда скажу вам так: нет ничего зазорного в том, чтобы обыкновенный бастард, у которого нет ровным счетом ничего, кроме родового имени матери, женится на мещанке! И уж совсем в порядке вещей будет, если после этого ему придется влачить весьма посредственное существование вместе со своей благоверной. Однако когда пресловутый бастард...
— Довольно! Вы опять за свое? Хотите, чтобы я его признал?
— Да, потому что вы мне обязаны! Или память Вашего Величества оставляет желать лучшего?