Сын Авроры
Шрифт:
Остановившись в особняке Шатонеф, на Набережной четырех наций, Мориц едва успел прийти в себя после долгой дороги. Уже утром к нему нагрянул граф де Шароле, трепещущий от радости принести хорошую новость:
— Его Высочество регент примет вас сегодня после полудня! Он лично мне сказал, что ждет не дождется знакомства с таким человеком, как вы. Так что подготовьтесь хорошенько! Вас должны представить всей семье!
И вот после полудня Мориц, одетый с иголочки, вместе со своим другом забрались в экипаж, который должен был доставить их к Пале-Роялю. Много времени дорога не заняла — надо было всего-то пересечь Сену. Но, как только экипаж оказался на другой стороне реки, атмосфера города резко изменилась. Если правый берег Сены был относительно спокойным, то под стенами прекрасной резиденции регента царила самая настоящая суматоха. Этот роскошный дворец был построен еще кардиналом де Ришелье, потом, в детские годы Людовика XIV, в нем жила королевская семья, и только после этого он стал достоянием рода герцогов Орлеанских. Он представлял собой огромный четырехугольник, внутри которого были заключены шикарные сады и апартаменты, богатству которых мог бы позавидовать сам Версаль.
Ворота были закрыты и тщательно охранялись. Возможно, причиной тому была странного вида группа людей, собравшаяся у ограды и о чем-то перешептывающаяся. Время от времени кто-нибудь выкрикивал несколько непонятных фраз, и Мориц улавливал в них только одно имя иностранного происхождения: Лоу. Похоже было, что люди желали этому самому Лоу чего-то плохого.
— Кто этот человек? — поинтересовался Мориц.
— Лоу? Это наш министр финансов, просто волшебник [55] . Он появился пять лет назад и занялся всем, что производится на нашей земле и на заморских территориях. Заменил золото банкнотами и помог заработать состояние очень и очень многим. Вы спросите, как? Лучше не спрашивайте. Я в этом ничего не понимаю и никогда не понимал. Что я знаю точно, так это то, что ситуация ухудшилась в начале этого года, и народ все больше и больше этим недоволен. Но нам с вами не стоит и об этом и думать — в Париже волнения происходят постоянно! О! Мы подъезжаем!
55
Джон Лоу (1671—1729) — шотландский финансист, основатель Генерального банка и создатель так называемой «системы Лоу», основанной на выпуске бумажных денег.
И точно, экипаж, приветствуемый стражей, которой кучер доложил о приезде гостей, как раз въезжал во двор. Несколькими минутами позже они уже шагали по крытой галерее, и, одно за другим, их взорам открывались чудеса: античные мраморные статуи, вычурные гобелены, полотна знаменитых мастеров. Впереди их ждал кабинет регента, окна которого выходили в сад, благоухающий цветочными ароматами и наполненный пением птиц. Как раз у окна они и застали регента, держащего в руке, как показалось, частичку солнца. На самом же деле это был неоправленный бриллиант исключительного размера. Герцог Орлеанский с явным восторгом вертел его в пальцах, забавляясь игрой радужных бликов на стенах.
— А, Шароле, вот и вы! Заходите же скорее, мой дорогой кузен, полюбуйтесь этим сокровищем, которое мне только что доставили. Сто сорок карат! Абсолютная чистота! Вы только посмотрите на этот нежный, едва заметный розоватый оттенок... А, господин граф Саксонский, вы тоже здесь, — добавил он, немного развернувшись и приметив, наконец, Морица. — Счастлив вас видеть! Я уже наслышан о ваших подвигах. А то, что вы появились у нас одновременно с моим прекрасным бриллиантом, может быть не чем иным, как знаком свыше!
— Такой прием со стороны Вашей светлости переполняет мою душу радостью, — удивленно воскликнул Мориц. — Я не осмеливался надеяться...
— Вы были не правы! Ваш визит — огромное удовольствие для меня! Любите ли вы драгоценные камни? Кажется, ваш отец умеет их ценить...
— Ваша светлость, я полностью разделяю это пристрастие. Но, к великому сожалению, я еще не имел радость начать собирать свою собственную коллекцию.
— Конечно-конечно, вы ведь еще так молоды. У вас обязательно появится такая возможность в будущем. Что ж, присаживайтесь, давайте немного поболтаем!
— Ваша светлость! Но почтение к вам...
— Оно ничуть не помешает нам получить удовольствие от приятной беседы...
И все трое уселись вокруг небольшого лакированного столика из красного дерева, служившего подставкой для подушки из черного бархата, на которую герцог бережно водрузил бриллиант. Несколько минут они хранили молчание, с трепетом созерцая фантастический камень.
— Где вы его нашли, мой кузен? — поинтересовался граф де Шароле.
— Представьте себе, в Лондоне! Он был добыт в индийских шахтах, английским губернатором Питтом, а потом отправлен в Лондон для обработки... Я об этом узнал кое от кого, кто живет там, и решил, что не позволю этому паршивцу Георгу забрать камень себе, не потратив ни единого гроша! Тогда я сделал особый подарок этому Питту, и он не смог отказаться... И вот, бриллиант здесь. Пока что он все еще носит имя Питт, но мне кажется, что эта красота заслуживает большего...
— Почему бы не дать ему имя «Регент», Ваша светлость? — прошептал Мориц, который до сих находился под действием чар прекрасного камня. Герцог в ответ широко улыбнулся гостю. — Мне кажется, это название ему подойдет.
— Не скрою, мне бы этого хотелось. Но это чудо будет принадлежать молодому королю. Я хочу, чтобы он дополнил корону Франции в день коронации принца...
И герцог вновь погрузился в свои мысли, разглядывая бриллиант. Де Шароле и Мориц тоже замолчали. Возникшая пауза позволила графу Саксонскому внимательнее рассмотреть регента.
В свои сорок шесть лет Филипп Орлеанский все еще отличался той красотой, которая во время правления Людовика XIV позволяла ему считаться самым обольстительным герцогом при дворе. Однако груз ответственности за страну и юного короля, ненависть и зависть бесчисленных врагов — ему ничего не забыли, даже бесчестных обвинений в отравлении герцогини и герцога Бургундских, родителей Людовика XV, распутные ночи в узком кругу друзей и красавиц, далеких от неприступной добродетели, оставили следы на его благородном лице. Он немного обрюзг, но все еще сохранял по-детски открытый взгляд и улыбку. Было и еще кое-что, что-то, чему юный граф Саксонский пока не мог дать определения, какая-то едва уловимая тень, словно полупрозрачный покров, закрывший лицо и прорезавший глубокие страдальческие морщины в уголках его красиво очерченного рта...
Вскоре Филипп отвлекся от созерцания своего драгоценного камня и вновь улыбнулся гостю:
— Давайте же теперь поговорим о вас, дорогой друг! Де Шароле сообщил мне, что вы желаете служить Франции. Я нахожу эту идею восхитительной, так как наслышан о ваших талантах, но, признаюсь, она меня немного удивляет: разве не служите вы под знаменами принца Евгения? Чего можно желать еще?
— Принцу Евгению не с кем больше сражаться... разве что только с приближающейся старостью. Добавлю только, что он оказал мне великую честь, дав совет предоставить мою шпагу вам, Ваша светлость, и Его Величеству...
— Удивительно, что мой дядя, независимый властитель, так просто позволил такому одаренному воину, как вы, выскользнуть из его рук и направиться во Францию! Похоже, что его совет был чем-то вроде ностальгического завещания... Ведь он вас нам в каком-то роде передал по наследству. А правда ли, что по матери вы один из Кенигсмарков? О, эта фамилия в свое время оставила яркий след в нашей памяти...
Какое-то время они говорили о предке Морица, и регент искусно задавал вопросы о военном деле. Сам он тоже служил — и служил отлично — во время войны за Испанское наследство под началом маршала Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиля, герцога Люксембургского, прозванного в народе «драпировщиком собора Парижской Богоматери» [56] , и это позволило ему по достоинству оценить воинские качества гостя. Его храбрость и мужество не нуждались в каких-либо доказательствах. К тому же Мориц Саксонский много знал о том, как правильно вести сражение, чтобы избежать большого количества людских потерь, и о том, как усовершенствовать боевые орудия.
56
Это прозвище он получил за огромное количество захваченных у врага штандартов, которые долгое время украшали собор Парижской Богоматери. (Прим. автора).