Сын Авроры
Шрифт:
— Ну что, мой дорогой кузен? Что за шум вы тут наделали! Похоже, что вы не знаете меры, и, если вы не против, я хотел бы с вами это обсудить... О, господин маршал! А я и не знал, что вы вернулись.
— Я только-только приехал в Версаль и очень скоро снова его покину, сир, — с улыбкой ответил ему Мориц. — Я просто хотел лично доставить вам подарок из Гента, где сейчас расположен штаб нашей армии...
И с этими словами он шагнул в сторону, уступая место двум солдатам, которые несли огромных размеров корзину. В ней, завернутый в белоснежные салфетки, лежал кусок превосходного мяса. Увидев это, король засмеялся:
— Что же это такое? — удивленно спросил он.
— Жаркое из телятины! Традиционное гентское блюдо, подарок от местных эшевенов [109] , и, могу вас заверить, Ваше Величество, что ничего подобного вы еще не пробовали.
Таким образом, инцидент был замят, и вся эта неприятная история завершилась на радостной ноте. Людовик распорядился, чтобы жаркое отнесли на кухню, и взял маршала под руку, чтобы выслушать его доклад о нынешнем положении французских войск. При этом он посмотрел на де Конти и сказал:
109
Эшевен — должностное лицо во Франции (преимущественно на севере), член городского совета, член графского суда, городской советник, старшина, член магистрата городской управы, выполняющий административные и судебные функции.
— Не отставайте от нас, мой дорогой кузен. Мы с вами поговорим, когда я закончу беседовать с маршалом.
Час спустя Мориц уже был на пути в Гент, а его соперник направлялся в штаб Рейнской армии, командовать которой ему только что поручили. В обмен на это король взял с него формальное обещание, что тот ни под каким предлогом не будет искать ссоры с графом Саксонским:
— Вся Франция нуждается в нем!
— Он опозорил мою мать! Убил моего отца!
— Еще раз повторяю: у вас нет никаких доказательств. А посему ведите себя спокойно. Никаких дуэлей! Ни в коем случае! Понятно?
Конти пришлось подчиниться.
Через четыре дня, ровно в шесть часов вечера, двери кабинета короля распахнулись перед Жанной-Антуанеттой Пуассон, маркизой де Помпадур, одетой в роскошное вечернее платье с длинным шлейфом. Ее сопровождали вдовствующая принцесса де Конти и графиня д'Эстрад.
Молодая женщина, сердце которой испуганно колотилось от мысли, что она допустит какую-нибудь, пусть даже малейшую, оплошность, сделала первый реверанс королю. Затем она шагнула вперед, поклонилась второй раз и, наконец, склонилась в третий раз перед самыми ногами правителя, который гостеприимно поприветствовал ее. Она покраснела и ответила ему очень тихо. Потом маркиза попятилась назад, снова кланяясь и стараясь не запутаться в шлейфе платья под пристальными взглядами госпожи де Лашо-Монтобан. Следующей, кому должна была поклониться «новенькая», была королева. Маркиза де Помпадур повторила процедуру, с той единственной разницей, что, склонившись перед Марией Лещинской, она сняла перчатку и голой рукой поднесла краешек платья королевы к губам, выражая таким образом свое глубочайшее уважение и желание понравиться. Дамы обменялись сухими дежурными фразами приветствия, и маркиза покинула зал — ей предстояла та же церемония, но теперь в апартаментах дофина. Там ее не ожидало ничего, кроме ледяного презрения, но и на этом испытание не закончилось. Далее в списке были Луиза-Елизавета, старшая дочь короля и супруга Филиппа I, герцога Пармского, вид которого не выражал ничего, кроме безразличия, а также две младшие королевские дочери — Генриетта и Аделаида, которые, похоже, вообще не заметили присутствия маркизы. И, несмотря на сотни хищных взглядов придворных, которые так и ждали ошибки, маркиза прошла через все мучения с огромным достоинством, не допустив ни малейшей оплошности. Даже самые придирчивые знатоки придворных церемоний не смогли найти ни единой погрешности. Тщательно подготовленная к этому испытанию аббатом де Берни, другом и наставником, она ни на секунду не потеряла ни грации, ни изящности, ни светской непринужденности, приобретенной в многочисленных парижских салонах, которые она регулярно посещала.
И в этот день на глазах у всего Версаля взошла новая звезда, которая будет ярко светить следующие пятнадцать лет.
* * *
Вернувшись в Гент, Мориц Саксонский решил, что вполне может позволить себе весело провести здесь зиму и к тому же создать у вражеских шпионов впечатление, что его заботят только собственные удовольствия. Увлекшись петушиными боями, он выписал себе лучших птиц из Англии. Но главным его развлечением был собственный театр, который повсюду путешествовал вместе с маршалом. Может быть, это было способом напомнить себе об Адриенне Лекуврёр? Иногда, в тишине комнаты, он начинал перечитывать ее письма. Уже почти год назад он собрал труппу в основном для того, чтобы развлекать солдат, офицеров и самого себя. Ко всему прочему, этот «военный театр» служил для него источником знакомств с разного рода актрисами, певицами, танцовщицами и просто хорошенькими женщинами, которым он с превеликим удовольствием покровительствовал. Однако Мориц, добрая душа, не видел никаких препятствий и для того, чтобы посылать свою труппу ставить представления и в лагере врага во время зимнего перемирия. Одним словом, войну вели люди воспитанные.
Так как Мария-Анна Наварр еще не приехала, неугомонный маршал отдавал свое предпочтение мадемуазель Боменар, которая раньше играла в «Гранд-опера», а затем и в «Комеди Франсез», но, даже несмотря на ее присутствие, маршал был не слишком доволен своей нынешней труппой, а посему решил, что театру нужна свежая кровь. Так, например, в конце этого 1745 года он отправил своего секретаря де Беркавилля с поручением в Париж, к некоему господину Шарлю Фавару, директору «Опера-комик» и ярмарочного театра в Сен-Жермене, представления которых пользовались огромной популярностью. Заключив договор на внушительную сумму, Фавар по просьбе маршала присоединился к его труппе во Фландрии, как только зимние морозы ослабли настолько, что это путешествие вообще стало возможным. Также Мориц настоял на присутствии в его театре мадемуазель Шантийи, пение которой имел удовольствие слышать в «Гранд-опера», и был ею полностью очарован.
В то время финансовое состояние Фавара оставляло желать лучшего, и предложение маршала было для него словно манна небесная, пролившаяся посреди пустыни. Желание Морица лицезреть мадемуазель Шантийи он воспринял с особым энтузиазмом по той простой причине, что 12 декабря 1745 года, незадолго до Рождества, женился на ней.
— Наконец, — сказал он, показывая жене письмо господина де Беркавилля и прилагавшиеся к нему деньги. — Наконец судьба улыбнулась нам — теперь на нашей стороне и деньги, и удача! Воистину, маршал — самый щедрый человек на всем белом свете!
— Важнее всего то, что там мы будем вместе, — отвечала его молодая жена. — Если бы ты не принял его предложение, сомневаюсь, что я бы согласилась быть в его труппе, ведь у маршала такая дурная репутация...
— Такая репутация у него сложилась только в самых «добродетельных» кругах, моя милая. А все остальные, напротив, его обожают. Да и к тому же мы ведь любим друг друга, и нам с тобой не на что жаловаться! — заключил Фавар, целуя свою жену.
И правда, эти двое были прекрасной парой, несмотря на значительную разницу в возрасте — целых семнадцать лет. Кондитер и сын кондитера, Шарль Фавар в один прекрасный день открыл в себе целых два таланта — к музыке и к поэзии, и он тут же загорелся идеей реализовать их в ярмарочных театрах в Сен-Жермене и в Сен-Лоране. Его комические произведения очень быстро стали пользоваться успехом. А Жюстина Дюронсере, больше известная как мадемуазель Шантийи, стала его любимой актрисой и исполнила главные роли во многих его пьесах.
Она родилась в Авиньоне, в семье музыканта и актрисы из бродячей труппы. Девушка жила любовью к театру и уже в семнадцать лет оказалась в ярмарочном театре в Сен-Лоране, где ее приметил Шарль Фавар и взял под свое крыло. И так как он был столь же очарователен и мил, как и его произведения, Жюстина, уже тогда выступавшая под именем мадемуазель Шантийи, сразу же влюбилась в него. Доподлинно неизвестно, кто же из них сдался на волю чувств первым, как и то, было ли это любовью с первого взгляда.
Невысокая, аккуратно сложенная, с каштановыми волосами, немного вздернутым носиком и необычайно темными и живыми глазами, Жюстина брала, что называется, не красотой, а молодостью, и несущественные недостатки ее внешности с лихвой компенсировались невероятной жизненной силой и живостью, остроумием и изяществом. В общем и целом она хоть и не была красавицей, но оставалась крайне привлекательной, а ведь это, возможно, самый опасный на свете тип женщин...
И счастливая пара с нетерпением ждала того дня, когда они присоединятся к человеку, которого оба считали своим личным «рогом изобилия».