Сын башмачника. Андерсен
Шрифт:
Его личная жизнь — это литература, и только. Мелодию страданья он положил на музыку любви... Уголь, камень одиночества, страха, страданья он перерабатывал в свет стихов, романов, а главное — сказок.
Он был хорошим объектом для проповедей, ибо слишком ясно ощущал свою необразованность. Он ощущал своё несовершенство всем хаосом, пленённым оболочкой кожи. Его мечты были столь неисполнимыми, что исполнялись: он прославился. Пуповиной, которая не оборвалась и всегда связывала его с детством, была радость.
Каким-то образом мир природы и мир мечты был для него столь же значим, реален, как мир людей, он
Через тончайшую кожу его сказок можно было без труда различить кровеносную систему самого автора.
Принято думать, что описание длинных биографий всех известных предков великого человека по иному высветит нам облик искомого лица, я этого не нахожу, и даже наоборот: чем больше предков проходит перед нами, тем туманнее становится облик гения или таланта; при чём тут эти люди! — так и хочется воскликнуть огорчённым сердцем, всматриваясь в портреты выплывающих из исторической неизвестности людей, из-под вороха пыльных, отсыревших, сгнивших сведений не веет свежим воздухом правды и уж совсем нет поэзии в ворохе этих лежалых сведений.
Всякий раз, изучая предшественников гения, наталкиваешься на сопротивление времени, оно как бы говорит: тайны не найдёшь, а чистый воздух поэзии сказочника не вкусишь...
Но — перелистаем, перелистаем изъеденную мышами-биографами эти почти истлевшие страницы, самому Андерсену верить трудно: как поэт он многое приукрасил в своём детстве, да и во всей жизни. Воздадим ему за это должное: он как бы призвал не слишком увлекаться «Сказкой моей жизни». Она — именно сказка.
Биографии поэтов — а Андерсен всегда и везде в любых своих произведениях Поэт, даже в письмах — прежде всего в их произведениях: тут и хочешь, да не солжёшь: сказка есть правда, биография — ложь. В сказках Андерсена биографии больше, чем в биографии его...
«Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок» — довольно наивна. Нет в сказке никакой лжи, только некая условность, определённая её рождением, жанром... Да и уроков — не нужно, сама жизнь преподносит всем нам столько уроков, на которых мы совсем не учимся, что хочется воскликнуть: да что же она такое: сказка?
А я — не знаю.
И не нужно этого знать, сказка она и есть сказка, и само определение её включает в себя и форму, и содержание, и все-все-всё, что ей присуще.
Что — предки Пушкина?
Что — предки Гомера?
Ван Гога?
Рембрандта?
А ничего... В лучшем случае — пиршество биографов... В худшем — а худшего случая у биографов не бывает, всё равно что-нибудь вкусненькое для себя отыщут, глядишь, хватит до конца жизни. Почему один — гений, а остальные — совершенно обыкновенны? Я отказываюсь это обсуждать.
Ясно, что предки Андерсена жили в нищете, в лучшем случае — в бедности... От бедности до гениальности один шаг, но предпочтительнее этот шаг делать с обратной стороны — от богатства к гениальности.
К счастью, история сохранила для нас фотографии Андерсена, и словесный портрет нам совершенно не нужен. Встретив такого человека на улице, мы подумали бы «чудак» — и, быть может, обернулись бы даже ему вослед: слишком нелепой была его походка, его просвещённые соплеменники так и окрестили
На фотографии Андерсен благообразен, скорее скрытен, чем открыт, про его маленькие глазки никак не скажешь, что он «широко открытыми глазами смотрит на мир», он широко смотрел в мир всем собой, он как бы был одним глазом, который видел совершенно всё — и то, что происходило вокруг, и то, что было сзади, и то, что творилось сбоку...
В Андерсене сказка достигла такого же расцвета, как миф в Гомере, пьеса в Шекспире, роман в Толстом и Достоевском... Я не берусь судить, в ком страдания больше — в Гамлете или в Дюймовочке; не зря самый нежный возраст человека, когда ум не закоснел в опыте, а чувства в самообмане, требует сказки, высшего воплощения жизни; детство и зрелость, в сущности, одно и то же, два ствола одного дерева. Оловянный солдатик принадлежит одинаково всем религиям мира, верующим и атеистам, они — прообраз будущей жизни.
Из Шекспира и Толстого не узнает ребёнок больше о жизни, чем из сказок Андерсена. Толстой и Достоевский — два ствола одного древа? — по существу, исчерпали вопросы реализма, пришёл Кафка, и началось всё сначала — с сотворения мира. Собрав мир из хаоса в единое облагороженное целое, Толстой и Достоевский как бы завершили историю. Мы ещё не отдаём себе в этом отчёта. Сама материя поняла, что ей нужно переразвитие, и привела в мир революции и войны, чтобы вновь воцарился хаос, который потом будут собирать в миропорядок и гармонию. И так было всегда во вселенной, приходят Толстые и Достоевские, Пушкины и Шеншины, чтобы вновь творить гармонию, — и так бесконечно... Мир, собранный в гармонию до последнего атома, требует разложения; двадцатых! век разъял гармонию, как только мир застывает, он распадается... В глубине его, в самой гармонической и в то же время критической точке вспыхивают революции.
Поэт Андерсен — критическая точка времени, место его наивысшей концентрации. Дании нет без Андерсена, электромагнетизм мог открыть и кто-то другой, а не один из братьев Эрстедов, но никто и никогда не напишет «Дюймовочку».
Андерсен — бог сказки, своеобразный Один: уйдя, он остался частью мира. Нынче модно слово «идеология». Андерсен — идеолог детства и зрелости. Он огорчался, когда его называли только автором сказок для детей — нет, нет и ещё раз нет! Он — идеолог жизни. Для детей и взрослых. Этого нельзя сказать даже о Шекспире. Какой настрадавшийся человек Дюймовочка! Её жизнь — сплошные слёзы и жажда рая.
— Андерсен! Не возомните о себе! — считали своим долгом учить его современники.
Он не возомнил о себе. О нём возомнил весь мир И через него понял себя!Когда мир перестаёт ценить сказку, он переходит в трагедийное состояние. Андерсен — Шекспир вещей, того, что у мещан принято называть неодушевлёнными предметами. Интересно, как эти «неодушевлённые предметы» называют нас? Лучше не слушать!
Из молекул атомов добра он творил молекулы жизни...