Сын башмачника. Андерсен
Шрифт:
— Успокойтесь! Всё будет отлично! — Столяр сам был искренне расстроен словами Андерсена. Ему хотелось, чтобы этому долговязому парню повезло в жизни.
— Ещё раз благодаря вас! Но мне так трудно, так трудно. — Он выжимал из себя слова. Спазм страдания сжимал горло.
— Всё будет хорошо, обещаю вам. Оставайтесь. Подмастерья так шутят. Они же простолюдины, чего вы от них хотите?
— Я хочу от жизни красоты! Чистоты. Я и у себя в Оденсе видел много грязи! Я думал, что найду в Копенгагене другое. Но столица — тот же мой родной Оденсе, и только, — в запальчивости
— Вы странный молодой человек. Вам придётся очень трудно в жизни.
— Боюсь, что вы правы, — в очередной раз выдавил из себя Андерсен. — Извините меня! — И с этими словами выбежал вон.
И улица подтвердила мнение, что он никому не нужен. Прохожие не обращали на него ни малейшего внимания. Его горе никого не интересовало в этом чуждом городе. Никогошеньки. То-то порадовались бы мальчишки в Оденсе, если бы увидели его сейчас, совершенно не приспособленного ни к какому практическому делу.
Голод давал о себе знать и диктовал трагические мысли. «Хоть бы корочку хлеба подобрать», — подумал отверженный и осмотрел мостовую. Ни крошечки.
И даже небеса показались ему краюхой хлеба. Но — не отщипнуть.
Пора возвращаться на родину...
Только голос и остался у него, нищего из Оденсе, добравшегося до Копенгагена. А не принесёт ли он счастья? Андерсен ухватился за эту случайную мысль. В самом деле! Вернуться он успеет, найдёт шкипера, который согласится отвезти его в Фионию.
Ещё в Оденсе он читал, что директором Королевской консерватории в Копенгагене назначен итальянец Сибони.
Если не везёт с датчанами, то, может, повезёт с итальянцем. Нужно разыскать этого самого Сибони. Спеть. Пусть Оденсе подождёт смеяться над ним. Он был уверен в успехе своего голоса.
Казалось, дома на улицах всем своим видом соглашались со смелым решением подранка.
В очередной раз голод и обида подсказали нужное решение. Голод — источник мыслей для гениев.
Андерсен ещё не знал, что столицы не любят провинциалов, они их пережёвывают и выбрасывают. Душа не является обязательным требованием, чтобы жить в столице, быстро понял Андерсен, её следует оставить на маленькой родине, где-нибудь на берегу реки, пусть ждёт хозяина в покое. Но он не мог этого сделать.
ЗНАКОМСТВО С СИБОНИ. ПЕРВЫЙ ГОНОРАР
Уже тогда для Андерсена не существовало табели о рангах. Он подчинялся импульсу. Можно сказать, что его вела Божья воля. Но с одинаковым успехом можно сказать, что невозможность возвращения в Оденсе, где точно бы признали его сумасшедшим, двигала пока ещё неудачником Андерсеном. Он верил, что его жизнь — пьеса, где будет счастливый конец, и все люди вокруг — актёры, и стоит им произнести нужный текст, как всё в судьбе просителя из Оденсе разрешится самым наилучшим образом. Не важно, во что вы верите, важно верить.
Дверь в дом Сибони открыла ключница. Из комнат прорывались в прихожую голоса, должно быть, чтобы познакомиться
— Что вам угодно, молодой человек?
— Я хотел бы спеть! — сказал вошедший.
— Мне? — испугалась ключница. — Мне не нужно!
— Не вам, а господину Сибони.
— У него гости.
— Это хорошо, они тоже смогут меня послушать.
— Вы в этом уверены? — не без иронии, поинтересовалась открывшая дверь.
— Совершенно уверен, — заявил Андерсен. Если весь Копенгаген ополчился против него, то он завоюет прежде всего тех, кто вершит судьбами искусства. Здесь, в прихожей Сибони, он уже как бы стоит в прихожей консерватории.
— Вы из Копенгагена? — полюбопытствовала служанка.
— Я из Оденсе, второго города Дании, — гордо ответил незваный гость. — Там обнаружился во мне талант, и вот я в Копенгагене.
Он был забавен даже служанке, привыкшей видеть цвет столичного общества, где странных людей в избытке. Она уже знала, что бич любого образованного общества — скука. Такой подросток вполне мог её развеять.
Она улыбнулась ему и попросила подождать.
— Скажите им, что я из Оденсе! Не забудьте это. Я из неграмотной семьи! — Он уже знал, чем можно обратить на себя внимание. Он говорил о себе так открыто, что невозможно было заподозрить его хоть в малейшей неискренности.
Служанка предстала перед гостями, закутанными в паутину скуки.
— Кто там? — нервно спросил толстый Сибони. Голос у него был, как у Андерсена, — мальчишеский.
Кто замечает голоса людей, кто помнит их? Голоса наши — знакомые незнакомцы. Голоса живут сами по себе, вне людей. Они влюбляются независимо от своих так называемых обладателей, они-то знают: они сами обладатели обладателей. Невидимые хозяева жизни, голоса пробуют нас на вкус и цвет. На духовную крепость. На любовь. На свет потусторонний. Они никогда не жонглируют словами, в отличие от людей. У них свои законы, неведомые людям...
Толстый, толстый итальянец Сибони с мальчишечьим, свободным, тончайшим голосом... Служанка рассказала о странном посетителе, и Сибони подумал, что посетитель развлечёт гостей...
— Позовите, — распорядился хозяин квартиры.
Андерсен не заставил себя ждать. Он ввалился в комнату под любопытные, но благожелательно-сытые взгляды. Еда — самый большой борец со скукой...
— Что бы вы хотели, молодой человек? — благожелательно спросил Сибони.
— Я хотел бы спеть, — смело заявил неизвестный.
— Прекрасно. — Сибони переместил своё грузное тело за пианино, голос его вприпрыжку отправился за тучной плотью...
Среди присутствующих можно было заметить известного Баггесена, знаменитого композитора Вейзе. Это было действительно избранное общество людей искусства, а оно творит свой мир из молекул добра.
— Попробуем ваш голос! — заиграл хозяин.
Андерсен спел народную песню, слышанную в детстве.
— Ну, что же, голос отменный, это ваше богатство, — сказал Сибони, внимательно осмотрев бедное одеяние подростка. — А ещё на что вы способны? Кем бы хотели стать в столице?