Сын епископа
Шрифт:
— Я бы счел это почти неизбежным, государь, — отозвался священник, заглядывая через его плечо.
— Боюсь, что это еще не все, — и Морган вынул из-за пазухи крохотный деревянный ящичек. — Это было при письме. И, похоже, положение у нас скоро будет незавидное.
— Оно давно незавидное, — заметил король, беря ящичек, поворачивая его и возясь с задвижкой. — Хотя не возьму в толк, что способна придумать Кэйтрин, чтобы заставить меня договориться о скорейшем обмене Сиданы и Ллюэла на Истелина.
— Полагаю, за это дополнение мы должны благодарить Лориса, — спокойно заявил Морган, пока юный король открывал ящичек. Во всяком случае, записка его. А прочее —
У Келсона округлились глаза, и он так испуганно отпрянул, что чуть не выронил шкатулку.
— Иисусе Милосердный! — ахнул он, и взгляд его метнулся к остальным, как если бы он искал опровержения того, что увидел сам. — Посмотрите, что они сделали!
Там, внутри сверточка густо исписанного пергамента, лежало епископское кольцо Истелина, надетое на отрубленный палец.
— И Лорис угрожает прислать новые и более существенные кусочки нашего друга епископа, если ты не станешь сговорчивее, — тихо сказал Морган.
Глава XIV
Сила наша да будет законом правды; ибо бессилие оказывается бесполезным. [15]
— Я уже начал подозревать, что у Лориса нет совести, но и представить себе не мог, что он настолько готов ни перед чем не останавливаться, — сказал архиепископ Браден немного погодя, когда король представил совету ультиматум Кэйтрин с грозным постскриптумом Лориса. — И, разумеется, не думал, что госпожа Кэйтрин станет соучаствовать в таком деянии.
15
Мудрость Соломона 2:11
— Вы недооцениваете желание этой дамы стать королевой, мой господин, — проворчал Эван.
Кардиель хмуро кивнул.
— Его светлость прав, мой господин. Не следует нам и забывать, насколько умеет Лорис добиваться своего, если ему это нужно. Видит Бог, он почти одурачил многих из нас два года назад. И, несомненно, одурачил многих епископов, которые присоединились к нему на это раз в Ратаркине.
— Как раз сейчас меня заботит участь епископа, который к нему не присоединился, — сказал Келсон, — и палец которого лежит в этом ящичке.
Его резкий взмах рукой в сторону ящичка, придавившего угол дерзкого письма, вновь пробудил гнев, который охватил их всех при первом сообщении о злодействе.
— К несчастью, боюсь, что это лишь начало того, что Лорис приготовил для Истелина, — продолжал Келсон после некоторого выжидания. — Как бы то ни было, я не могу согласиться на меарские условия. И не могу пожертвовать моим королевством ради спасения одного человека, как бы ни был он дорог любому из нас. Как мой совет, вы должны знать это с самого начала.
Собрался еще не весь совет: несколько важных членов совета еще не прибыли из своих имений, дабы присутствовать на общеобязательном Рождественском Королевском Приеме. А относились они к лучшим умам Гвиннеда. Несколько из этих умов были для Келсона в буквальном смысле открытой книгой, касательно же настроения других он мог лишь строить догадки, не прибегая к неправомерному использованию своей мощи.
Морган, разумеется, был ему ясен — по крайней мере, что он испытывает по этому поводу. Сидя, как обычно, по правую руку от короля, он был легко досягаем — как телесно, так и ментально. Аларик выплеснул всю свою ярость при первом ознакомлении с письмом и ящичком, так что теперь осталась лишь холодная целеустремленность: его давний противник
Следующее кресло занимал Дункан, здесь когда-то сидели его отец и брат, как герцог Кассан и граф Кирни; далее шел Эван, старший из трех нецарственных герцогов Гвиннеда. Келсон чувствовал напряжение Дункана, — как итог их опыта с Дугалом и следствие тревоги за Истелина; что до Эвана, то тут не нужно быть Дерини: он и сам выскажет все, что думает, и стесняться не станет.
За Эваном сидели епископы Арилан и Хью де Берри. Дерини Арилан, которого Келсон не мог бы раскусить, даже если бы посмел попытаться, и собранный верный Хью, трогательно-человечный. Арилан оставил место в совете, дабы принять Дхасский престол, а Хью и вовсе никогда не состоял в совете. Но Хью служил секретарем у покойного коллеги Лориса, Патрика Корригана, что означало: он знает Лориса не хуже любого из присутствующих.
Дугал тоже знал Лориса: не столь основательно, но явно неплохо успел узнать, и он также знаком теперь с Меарской королевской семьей, в отличие от остальных присутствующих. Он также не являлся членом совета, хотя Келсон помышлял ввести его после того, как Дугал будет торжественно провозглашен графом Траншийским. Теперь, когда они вновь встретились, король желал никуда не отпускать от себя побратима, особенно из-за этих неожиданных и загадочных щитов. Недавнее их исследование, равно как и разбереженные раны привели к тому, что юный горец чувствовал себя неважно, но он и теперь был подле короля и, погруженный в свои мысли, угнездился на табурете между Келсоном и архиепископом Браденом.
С другой стороны от Брадена сидел архиепископ Кардиель, а за ними — Джодрелл и Сигер де Трегерн, все четверо появились в совете после восшествия на престол Келсона. Нигель занимал кресло на противоположном конце стола, как вероятный наследник престола, а справа от него на правах наблюдателя сидел Конал.
— Никто не оспаривает ваше мнение, государь, — спокойно заметил Браден, когда их начало тяготить затянувшееся молчание. — И менее всего его оспорил бы Истелин. В соответствии с тем, что нам рассказал юный Дугал, Истелин полностью смирился с последствиями своей верности долгу. — Он вздохнул. — Боюсь, что мы не можем сделать ничего, разве что вознести молитвы о его вызволении.
— Молитвы не избавят от мучений, которые замыслил для него Лорис, — пробормотал Арилан еле слышно. — Если бы я мог ударом кинжала спасти его от злобы Лориса, я бы на это пошел.
Открытое приятие Ариланом coup de grace, который Церковь запрещала как убийство, повергло в ужас Брадена и Хью, сравнительно недавно покинувших кров монастыря и академии. Но такая последняя услуга была признанной, пусть и через силу, оказываемой в обычной жизни на поле боя — проявлением милосердия к другу или врагу, когда лишь бессмысленные страдания оказывались между человеком и смертью. Помимо двух епископов, лишь Конал еще не был запятнан в этом отношении. Даже Дугал не избежал сурового посвящения. Большей частью его опыт сводился к приканчиванию больных или раненых животных, которых невозможно было исцелить. Но однажды случилось, что один из людей его клана разбился при падении с приречной скалы, и поблизости не оказалось никого другого, кто бы взял на себя ответственность. Несчастный уже не мог разговаривать, когда юноша добрался до него, в истерзанном теле едва ли осталась одна целая кость, но полные страдания глаза молили об избавлении, и мучения кончились, когда Дугал вонзил кинжал в пульсирующее горло. А ему едва стукнуло тринадцать.