Сын Казана
Шрифт:
И вдруг Бари как-то странно вскрикнул — совсем почти как человек — и опрометью помчался куда-то в лес.
Карвель сбросил с себя ранец и лишнюю одежду, захватил с собой только ружье и бросился вслед за Бари. Он понял, что Бари что-то чуял, и поэтому бежал сколько хватало у него сил. Прямо через площадку, через кусты можжевельника, по уже заросшей травой, но еще заметной тропинке и, наконец, задохнувшись, он остановился и стал только слушать. Бари исчез бесследно. Но заросшая тропинка все-таки куда-то вела, и он пошел по ней.
Добежав до того места на речке, где он когда-то плавал с Нипизой, Бари тоже остановился. Он слышал, как журчала между камней вода, и сверкавшими глазами стал оглядываться по сторонам, надеясь найти Нипизу. Он ожидал увидеть
Прибежал к юрте. Небольшая открытая площадка, на которой они когда-то уединялись в своем шалаше, была сплошь залита солнцем, пробивавшимся сквозь прорыв в лесу с западной стороны. Юрта все еще стояла. Для Бари она не показалась особенно изменившейся. Тем, что прежде всего обратило на себя его внимание и что он почувствовал в самом воздухе, был дымок от небольшого костра, разложенного тут же, перед самой юртой. Над этим костром стояла склонившись женская фигура, и это вовсе не удивило Бари и не составило для него ничего неожиданного. Вдоль спины у этой женщины спускались две косы. Бари взвизгнул и, услышав его, женщина слегка вздрогнула и обернулась.
Даже теперь барии не нашел ничего неестественного в том, что это оказалась именно Нипиза, а не кто-нибудь другой. Ведь он расстался с ней только вчера! И вот сегодня он уже нашел ее опять. Что же тут удивительного? И в ответ на его визг Нипиза разрыдалась и плакала, плакала без конца.
Через несколько минут Карвель застал следующую картину: собака положила голову девушке на грудь, а девушка зарылась лицом в шерсть на его шее и все еще продолжала плакать, как дитя. Он не прерывал их радости и стоял в сторонке и ожидал. И когда он так ожидал, то по этим рыданиям, раздававшимся среди мертвого молчания леса, немножко угадывал историю сожженной хижины и двух могил и значение этого зова, который так настойчиво и неудержимо влек Бари на юг.
СЧЕТ ОПЛАЧЕН
В этот вечер на чистом воздухе был разложен новый костер. Теперь уже это был не маленький огонек, поддерживаемый так, чтобы его не заметил никто, а громадный, посылавший свое пламя далеко к небу. Освещенный им, стоял в сторонке Карвель. А когда костер догорел до той степени, что образовались каленые уголья, над которыми Нипиза стала готовить обед, то вместе с костром изменился и Карвель, этот бродяга, числившийся официально умершим. Он побрился, сбросил с себя тужурку, завернул рукава по самые плечи, и по всему лицу заиграла краска, но не от ветра и не от солнца, и не от минувших бурь. Точно так же засветились и его глаза, но не тем блеском, который появлялся в них вот уже на протяжении пяти лет. Быть может, даже он не глядел так никогда. Он не мог оторваться от Нипизы.
Она сидела у костра, склонившись над сковородой, и костер откладывал на ее лице и волосах яркие блики. Карвель не двигался все время, пока она сидела в такой позе. Он затаил дыхание и молчал. Глаза его загорались все ярче и глубже, и в них светилось уже величайшее преклонение мужчины перед женщиной. Вдруг Нипиза обернулась, подняла голову и уловила на себе его взгляд раньше, чем он успел опустить глаза. Одновременно и она взглянула на него. Ее глаза, как и лицо, глядя на Карвеля, выражали радость. Теперь уж она будет не одна! Карвель сел рядом с ней на березовое бревно и заговорил. У их ног растянулся Бари.
— Завтра или послезавтра, — объявил Карвель, — я должен отправиться в Лакбэн.
Сухая и горькая нотка послышалась в его до сих пор ласковом голосе.
— Зачем? — встревожилась Нипиза.
— Я не успокоюсь, пока не убью его, — ответил он.
Нипиза уставилась на огонь. Некоторое время продолжалось глубокое молчание, прерываемое только треском костра, и среди этого молчания Карвель будто нечаянно вдруг коснулся ее волос. Мысли его были далеко. Какой превосходный случай он упустил в тот день, когда встретился впервые с Мак-Таггартом у ловушки Бари! О, если бы он только знал! Он представил себе на светлом фоне огня картину, как фактор из Лакбэна убивает Пьеро, и губы его сжались. Она рассказала ему все, все, все. Свое бегство, свое падение в воду, где она рассчитывала лучше найти себе смерть, чем отдаться живой злодею. Она сообщила ему далее о том, как чудом выкарабкалась потом из реки и нашла себе приют у старого, беззубого индейца Тюбоа, которому Пьеро из жалости позволил охотиться в своих владениях. Карвель так живо представлял все, что рассказывала ему Нипиза, точно сам присутствовал при этой полной ужаса трагедии, когда в какой-нибудь один час солнце должно было навеки закатиться для Нипизы, и представлял себе трогательную картину, как старый, благородный Тюбоа, выбиваясь из сил, целые мили нес на себе несчастную девушку от самого омута и вплоть до своей юрты. Он ясно представлял себе, как в течение долгих недель голода и невыносимых морозов жизнь Нипизы висела на волоске. И в добавление ко всему, когда выпал глубокий снег, Тюбоа вдруг умер.
И когда она окончила свой рассказ, то глубокий вздох вырвался вдруг у него из груди он долго, не мигая, смотрел на огонь и, наконец, сказал:
— Завтра я отправляюсь в Лакбэн.
Сперва Нипиза не ответила. Она тоже долго смотрела на огонь. Затем сказала:
— Тюбоа тоже собирался убить его, но только весной, когда он смог бы туда пойти. А когда Тюбоа неожиданно умер, то я решила сделать это сама. Поэтому я захватила с собой ружье Тюбоа. Я зарядила его только вчера. Но только вы, мосье Джим…
Она с гордостью посмотрела на него, и глаза ее заметали искры.
— Вы не пойдете в Лакбэн, — продолжала она почти шепотом. — Я уже послала туда вестника…
— Вестника?
— Да… Индейца Укиму. Только два дня тому назад. Я поручила ему сказать, что я еще жива, не умерла, что я опять здесь, у себя, я хочу его видеть и согласна быть его женой! О, он прискачет сюда немедленно! И вы не убьете его. Нет! Не посмеете!
Она улыбнулась во все лицо, и сердце у Карвеля похолодело.
— Ружье заряжено, — продолжала она. — И я убью его сама. — Два дня тому назад… — залепетал Карвель. — А отсюда до Лакбэна…
— О, не беспокойтесь! — возразила Нипиза. — Он завтра же уже будет здесь. Завтра, едва только зайдет солнце, он уже явится сюда своей собственной персоной. Я уж знаю! Я так и сгораю от нетерпения, завтра он уже будет здесь. Он прилетит сюда, точно на крыльях.
Карвель низко опустил голову. Точно не замечая этого, Нипиза снова стала смотреть на огонь. Но она почуяла, почему он это сделал, и сердце ее забилось.
Если бы старый Тюбоа был здесь, то в этот вечер он прочел бы странные предостережения в шепоте ветра, который пролетал над вершинами деревьев. Таков уж был этот вечер. Именно в этот, сегодняшний вечер, по мнению Тюбоа, должны были летать по лесам различные фантастические существа и перешептываться между собою о грядущих событиях. Трудно сказать, знал ли что-нибудь старый Тюбоа в свои девяносто лет и мог ли он подозревать что-нибудь такое, чего не предусмотрел бы, несмотря на свои молодость и доверчивость, Карвель. Завтра, завтра! Нипиза так уверенно сказала, что именно завтра у нее будет гость. Но, прислушавшись к шепоту деревьев, Тюбоа мог бы сказать:
— А почему не сегодня ночью?
Была полночь, и полная луна стояла над поляной. В юрте спала Нипиза. В тени можжевельника, невдалеке от огня, забылся сном Бари, а еще дальше, почти у самой опушки леса, крепко похрапывал Карвель. Молодой человек и собака очень устали. Они были на ногах целый день и бежали во весь дух и потому не слышали ни звука.
Но все-таки они шли не так далеко и не так стремительно, как Мак-Таггарт. С восхода солнца и до полуночи, когда он добрался, наконец, до того места, где когда-то стояла избушка Пьеро, он отмахал сорок миль. Два раза он кричал оттуда Нипизе, но, не получив от нее ответа, еще долго простоял на лунном свете и все прислушивался. Но ведь Нипиза здесь!