Сыночкина игрушка

Лисицкий Валерий Борисович

Мякиш влажно поблёскивал в свете слабенькой лампы. Горбушка смялась, превратившись в округлый комок. Катя попыталась сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, но скривилась и тихонько захныкала. Рёбра отозвались колющей болью. Катя медленно выдохнула через стиснутые зубы и стала дышать мелкими глоточками. Так куда лучше…

Она тщательно собрала весь мякиш между ладоней и покатала его, как снежок. Хлеб прилипал и мерзко щекотал кожу. От едкой мочи начало щипать ранки на кончиках пальцев и возле ногтей. Не обращая внимания на неприятные ощущения, девушка выдохнула и одним резким движением сунула кусок хлеба в рот, торопливо сжав челюсти,

чтобы не выплюнуть его обратно. Она снова ощутила запах мочи, куда сильнее, чем когда сидела возле миски. На языке почувствовался слабый привкус плесени. Лёгкий вкус хлеба. Но в основном – острая солёная горечь. Девушка забилась крупной дрожью. Её ноги подкосились, но она не решилась оторвать ладони от рта, чтобы не выплюнуть размокшую краюху, и поэтому рухнула на пол.

Склизкий липкий комок медленно продавливался в горло, преодолевая сопротивление сжавшейся глотки. В Катиной голове нарастал шум, странные шорохи и завывания теней, вновь появившихся на стенах, сливались в адскую симфонию тошноты и отвращения. Издав громкий стон, Катя сделал над собой последнее усилие. Желудок снова исторг желчь, пытаясь вымыть из себя тошнотворный комок, опускавшийся всё ниже по пищеводу, но девушка подавила рвоту, несколько раз быстро сглотнув. Живот отозвался режущей болью, но у неё получилось. Липкая масса упала в желудок. Тошнота никак не хотела проходить, но пленница уже не сомневалась, что сможет сдержать её. Самое сложное осталось позади.

Девушка легла на спину, широко раскинув руки, и позволила себе расслабиться. Кусок хлеба не подарил ей тёплого чувства наполненности желудка. Напротив, он застыл у неё внутри, как кусок пластилина или мягкого воска, осел мерзкой тяжестью, слабо колыхаясь в такт сердцебиению. Но в любом случае, это была еда. А значит, у неё появился шанс протянуть до вечера, когда…

Когда что? Когда она переспит с сыном маньяка? Когда они накормят её очередной порцией тухлятины? Или на этот раз извращенец решит испражниться в миску по-большому?

Скривившись, Катя отогнала от себя мысли. Для них ещё будет время. А сейчас ей следует задуматься о пище. О куске сыра. И о куске колбасы.

– Тухлая вода… – напомнила себе девушка. – Они всего лишь плавают в грязной луже.

65.

Такого поворота не ожидал никто. Входная дверь дома Андрея Семёновича с грохотом распахнулась, и на крыльцо вылетел Пашка. Рот его искривился в диком беззвучном крике, глаза вылезли из орбит, сальные волосы встали дыбом. И при этом он появился на улице, полностью обнажившись. Толпа ахнула и подалась вперёд. Ещё секунду люди осмысляли то, что происходит перед их глазами. А потом над улицей раздался хохот. Те, кто ещё не успел достать мобильный и снять происходящее, торопливо потянулись к карманам. Старухи стояли, прижав кулаки к беззубым ртам и жадно ловили каждое движение безумного парня.

– А-а-а! – проорал Пашка.

Оперативники вздрогнули. Старший из них, седовласый мужчина с холодным хищным взглядом, высунулся из дверей гаража и замер, разинув рот. А Пашка в это время звучно хлопнул себя по ляжкам с такой силой, что жир на боках и животе заколебался и пошёл волнами, и неторопливо спустился с крыльца на землю.

– Паша! Паша! Ты чего творишь?! – заорал, придя в себя, Андрей Семёнович.

Но сын его не слушал. Медленно разгоняясь, как катящийся с горы шар, парень побежал на полицейских, широко разведя руки в стороны и издавая душераздирающие вопли.

– Не бейте его! –

пронзительно завизжала Марина, хотя вряд ли кто-то собирался это делать.

Оперативники, поражённые зрелищем, стояли в траве, которой зарос участок мужчины. Но когда Пашка, приблизившись к одному из них, протянул вперёд свою руку, намереваясь схватить растопыренными пальцами рукав лёгкой ветровки, под которой пряталась кобура с пистолетом, тело мужчины среагировало само, без участия разума. Полицейский двинулся резко и так быстро, что почти никто не успел разглядеть движения, и Пашка, увлекаемый импульсом собственного тела, кубарем покатился в бурьян.

– Не смей его бить! – взревел Андрей Семёнович.

Он сжал пудовые кулачищи и медленно двинулся к оперу. В этой ситуации им было проще ориентироваться. Если голый умственно отсталый ещё мог заставить их растеряться, то огромный мужик, кричащий басом и рвущийся в драку – нет. Пистолеты, как по волшебству, появились в руках полицейских.

– Стоять на месте! Стоять!

Андрей Семёнович остановился. Марина снова завизжала, и этот громкий, нутряной звук повис в воздухе, вибрируя и постепенно затихая. Пашка, весь потный, перемазанный соком растений, медленно поднялся на ноги и обвёл полицейских диким взглядом.

– Не убивай папку!

Взвизгнув, парень снова побежал в сторону вооружённого оперативника. Его напарник попытался перехватить умственно отсталого, но тот, весь покрытый липким потом, без труда выскользнул из рук и снова покатился по земле. Утерев нос рукой, он попытался встать на ноги, но невесть как оказавшийся рядом Шакрин уверенным движением толкнул Пашку ладонью в макушку, снова роняя на задницу.

– Сидеть! – рявкнул старший оперуполномоченный.

Парень попытался подняться снова, но замер, натолкнувшись на полный ненависти взгляд полицейского. Толкнувшись ногами подальше от мужчины, он сжался в комок, стараясь прикрыться руками, и зарыдал, тихо и отчаянно. Так плачут дети, обиженные взрослыми без всякой причины.

Кивнув, полицейский шагнул в сторону Андрея Семёновича и с силой толкнул его пальцем в грудь:

– Какого хрена у вас тут происходит вообще?!

Мужчина, весь красный и потный, перевёл сбившееся от волнения дыхание и ответил таким же громким криком:

– А вы что себе позволяете?! Припёрлись сюда, пистолетами размахиваете, устроили обыск на пустом месте! Перепугали ребёнка!

Привыкший, что от его криков люди отступают, Андрей Семёнович навис над Шакриным, уступавшим ему как в росте, так и в ширине плеч. Но тот стоял, как каменное изваяние, и даже не собирался сдавать позиции. Марине, продолжавшей, не моргая, наблюдать за происходящим, показалось, что мужчины подозрительно похожи на встретившихся на опушке леса животных: свирепого вепря, привыкшего править лесом, и матёрого охотничьего пса. И если один из них не решится отступить, то непременно прольётся кровь. Много крови.

И опер отступил. Не побежал, а именно отступил, понимая, что открытая схватка никому не нужна.

– На вас, – он снова указал на Андрея Семёновича пальцем, но на этот раз не прикоснулся к нему. – Будет написано заявление. Побои у старика мы снимем, можете не сомневаться. А лично от меня – ждите комиссии, которая проверит, в каких условиях вы содержите сына и насколько он опасен для общества. Вы меня хорошо расслышали?

– Я бизнесмен… – хрипло булькнул в ответ Андрей Семёнович. – Человек уважаемый. Меня тут все знают.