Сыновний бунт
Шрифт:
— И, знаешь, Яков, сам того пожелал. Не могу, говорит, начать диплом, пока не погляжу, как люди на хуторах живут.
— Так и сказал? — спросил Закамышный. — А батей называл?
— И батей называл, — охотно ответил Иван Лукич. — Просто не узнать парня. И я рад! Пусть поглядит наши успехи, какие без него достигнуты, и тогда без чужих слов сам все поймет.
Не без гордости Иван Лукич добавил, что вечером на купанье окончательно помирился с сы-ном. Яков и это сообщение встретил одобрительно. Затем Иван Лукич, жадно куря, перешел от сына к Ефиму Шапиро и попросил
— Славного паренька взрастил Андрей Андреевич, — продолжал Иван Лукич, — а только чересчур тот Юхим в критику кидается. И это ему не нравится, и то ему не по душе. И чего, скажи, распускает язык и льет воду на шустовскую мельницу? Или оттого стал таким критиканом, что зараз ты ему весь наш комсомол доверил? Одним словом, поезжай в Янкули и побеседуй с Юхимом.
Закамышный тоже полагал, что надо побывать в Янкулях и побеседовать с Ефимом Шапиро. Мысленно он уже входил в хату Ефима и спрашивал, чем Ефим недоволен и что ему нужно… «Хатенка у тебя имеется, правда, хатенка плохонькая, но зато своя. Работаешь ты агрономом, недавно женился. Вот и живи себе мирно. Чего ещё?»
— Может, он работой недоволен, или какие бытовые нужды не улажены? — говорил Иван Лукич. — От Андрея Андреевича парень отделился, живет своей семьей. Так что разузнай, Яков, и ежели есть у него в чем нужда, то надо подсобить.
— Думаю, Ваня, что виной тут не бытовые нужды.
— А что?
— Молодость, — с улыбкой ответил Закамышный. — В молодые годы все мы такие.
— Словом, поезжай и все разузнай. А то боюсь, как бы по молодости Юхим не скатился к Шустову.
— Хорошо, завтра побываю в Янкулях, — сказал Закамышный.
Затем речь зашла об арбичках. Тема старая и, как говорил Иван Лукич, «сильно болезненная». Почему болезненная? Потому, что в чабанских отарах нужны арбички, но ни девушки, ни молодые женщины на эту работу не идут.
— Твоя, Иван, Василиса просилась в арбички. — Закамышный усмехнулся в кулак. — Может, отправим к чабанам — ты свою Васюту, а я свою Груню? Пусть они там кухарят.
— Шуточками, Яков, не отделывайся, — сердито сказал Иван Лукич. — Может, сдуру моя Василиса и захочет стать чабаном, а твоя Груня — трактористкой. А мы с тобой будем этим прихотям радоваться?
Поговорили и пришли к тому, что Закамышному придется на этой неделе «проскочить» в Сухую Буйволу и на месте подобрать пять-шесть арбичек. От чабанов разговор перекинулся к лесу. Шесть вагонов древесины прибыли на Ново-Кубанку. Не спорили и сошлись на том, что все заявки, которые поступили от бригадиров, необходимо рассмотреть на заседании правления и весь лес прямо со станции перебрасывать в бригады.
— Хватит нам нянчиться, — сказал Иван Лукич. — У бригадиров есть головы на плечах, и пусть эти головы сами думают и решают, на что лучше употребить доски и столбы.
Ивана Лукича не так тревожил лес, как электромоторы. Шестнадцать штук электродвигателей — сила немалая, а силы этой не было. Её ещё нужно получить по наряду в сельхозснабе. Два раза посылали в Ставрополь грузовики, и оба раза они возвращались пустыми. Закамышный сказал, что сегодня на зорьке грузовики снова покатили в Ставрополь и что на этот раз пустыми не вернутся.
— Почему так уверен?
— С грузовиками поехал Голощеков.
— Так, так. Голощеков — это хорошо. Голощеков, верю, привезет. — Иван Лукич встал. — Вот что, Яков. Зараз я поеду в бригады и пробуду там, пока не покончим с уборкой. Вернешься из Сухой Буйволы, оставайся в Журавлях за меня и шуруй дело. А то сосед наш, Игнатенков, поглядывает на Журавли. Проследи, чтоб моторы, как только их привезут, срочно были переброшены на тока. От меня передай электрику, что ежели повторится прошлогодняя канитель и моторы начнут барахлить, — беда ему будет! Так и передай.
Тут, уже стоя, они вспомнили о бахче. Десять гектаров бахчи — это деньги, и немалые. Но арбузы не могут залеживаться на поле. Упустишь время, не продашь по выгодной цене — пропала выручка.
— Кавун потребует транспорт, — заключил Иван Лукич грустно. — Кавун надо на рысях доставить к столу потребителя. А на чем доставить? Наши грузовики в это время будут заняты на вывозке зерна и шерсти. Созвонись, Яков, с автоколонной, пошли надежного человека, лучше всего Голощекова. Пусть побывает в крупных городах, на заводах, и пусть те, кто пожелает купить наши кавуны на выгодных условиях, подсобят нам людьми и транспортом.
Разговаривая, они прошли во двор… Иван Лукич выкатил мотоцикл на улицу и уехал. Время перевалило за полночь, когда треск мотора разбудил куркульских собак. Как челнок, Иван Лукич пронизал на своем мотоцикле хутор и завернул к Подставкину. В новом доме, стоявшем за низкой глиняной изгородью, было темно. Иван Лукич въехал во двор, посигналил, постучал кулаком в дверь. Вышел Егор в нательной, вобранной в брюки рубашке, босиком.
— Что, Егор, хмуришься, как бирюк? Или ещё не проснулся?
Подставкин не ответил, будто и не слышал.
— Один в доме или с Марусей? Подставкин молчал.
— Да ты что, оглох? Жинка, Маруся, дома?
— Один я тут.
— А где Маруся?
— Ушла к родителям.
— Знать, нету у вас мира?
— Какой уж тут, Иван Лукич, мир!
Возле дома лежало перевернутое корыто. Егор уселся на него и виновато, тоскливо посмотрел на Ивана Лукича. «Не узнать парня, — думал Иван Лукич, тоже усаживаясь на корыто. — Этакий здоровило, а как горе скрутило, на ногах стоять не может…»
— Кури.
Егор взял папиросу.
— Что ж дальше у вас будет с Марусей?
— Не знаю. Голова у меня трещит… Они просидели на корыте почти до утра.
VII
Было светло, когда к дому Ивана Лукича под- катил крытый брезентом «газик». Утреннюю тишину разбудила сирена. В калитке, показалась Василиса. Всплеснула руками и сказала:
— Явилась! Или тебе, Ксюша, не спится?
— Приказ Ивана Лукича. Я на службе.
— Да шут с ним, с тем приказом! Сама по- спала бы и дала бы поспать Ивану.